Андрей Посняков - Варвар: Воин Аттилы. Корона бургундов. Зов крови [сборник litres]

И все же было завидно.

Ах, как они летели! Как смеялись, как, обнявшись, кубарем катились в сугроб!

– Ишь, веселятся, – вместе с остальными невольниками упираясь длинным шестом-слегою в высокий ствол сушины, негромко промолвил Борич. Надеялся, что братец услышит – тот и услышал, кивнул. Еще вчера по ночи братовья сговорились бежать. Уносить ноги как можно скорее, покуда не угнали в далекую чужую сторонушку, оттуда уже вряд ли вернешься – мор, глад, да и в пути запросто можно замерзнуть, сгинуть.

Бен Заргаза, конечно, свой товар берег – рабам позволял у костров греться, да там же и спать – как братья и делали, когда шли за обозом. Ничего в бытовом плане не изменилось, только раньше-то были они сами себе хозяева, а теперь вот появился хозяин другой. Господин торговец Хаим бен Заргаза. Против него и сговаривались, не так купец страшен был, как неизвестно какое будущее. Кому еще продадут? Да и вообще – дойдут ли?

Стерегли рабов, как уже успели убедиться братцы, не очень-то. Да и чего было стеречь – ну, убежит кто-нибудь, так потом-то куда ему, бедолаге, деться? Чужих никто и нигде не жаловал, в лучшем случае также вот возьмут в плен, в рабство, в худшем же – просто убьют от греха подальше или даже принесут в жертву богам – надменным, чужим и жестоким. Оно кому надо-то – бежать? Да, тем более, еще в мороз, зимою? Не человек, так дикий зверь приберет – оно запросто, волки, вон, вокруг каравана каждую ночь воют – облизываются, да подойти боятся.

И все же решились братья. Пошептались ночью, подумали – свобода, она всяко лучше рабства (так в ту пору очень немногие думали, а эти – вот, надо же!). По берегам Данапра-реки все те же народы жили – не словене, так готы – а дальше, потом, что? Валашский тракт – в Дакию, Мезию, Константинополь… Что там за люди, в этой Дакии? Может, и хорошие, а все равно – чужие. На ином языке говорят, другим богам молятся, живут по-иному. Здесь вот пока – не так. Не совсем так. Да и на Данапре-реке тоже чужаки – хоть словене, хоть готы – однако не такие уж непонятные чужаки, как, скажем, те же валахи, даки, ромеи – те-то уж совсем непонятно, какие. А здешние как раз понятны – и язык, и боги их, пуст даже Иисус, на кресте распятый, не говоря уже о Свароге и Сварожичах… пусть они тут тоже чужие, но все же, даже чужие Сварожичи – это Сварожичи, ясно, чего от них ждать, как просить заступы. Данапр-река – не совсем еще чужая. Вот, наверное, скорее всего, парни-то здесь бы и остались, ежели бы сами по себе, свободными, шли, за обозом Радомира-князя тащились. А что делать? Коли вымер весь род? Коли не осталось теперь у братьев в целом мире своих. Только чужие. Так, какая разница – на болоте с Луговыми Кулишами зимовать или вот где-нибудь здесь, к какому-нибудь роду прибиться. Если, правда, возьмут.

Никакого конкретного плана на этот счет у Борича, не говоря уж о его младшем братце, вообще не имелось. Так шли – на авось, на милость богов полагаясь, а больше – на отправленную к богам деву – Очену, которую всерьез считали своей заступницей. Ну, а как же? Кто же еще ей молился, кто приносил жертвы? Ее бывшие соплеменники? Ага, дождешься от них, как же! Забыли уже, поди, что и была у них такая Очена. А вот Борич и Гостой – помнили! Чтили! И справедливо надеялись на обратную благодарность. А что убил Борич, заколол на старом капище странным разноцветным кинжалом… так это ведь не со зла, просто, была уже дева Сварогу обещана – за брата, чтоб тот в лихоманке не сгорел. Выздоровел брат-то, руками Сарганы-гуннки Сварожичи действовали – зелье дали, вот и пришлось отдавать обещанное – Очену-деву! Сколько раз Борич у нее прощения просил – и не сосчитать даже. Простила дева, ежели б не простила – так давно бы уже сгинули братья. Простила и помогала – на нее они теперь и надеялись. С ней и советовались, ей молились. Больше даже, чем Сварогу и Сварожичам – те-то далеко остались. А Очена – всегда здесь, рядом – почему-то именно так казалось Боричу. Может быть, потому, что он постоянно об этой разноглазой деве думал? Так уж она ему понравилась, так… В следующей жизни обязательно нужно к ней сватов заслать! Обязательно!

– А ну, давай, давай, навались! И-и-и… взяли!

Подтолкнули сушину – не много и надо-то было. Пошло дерево, повалилось, сбивая соседские ветки. Упала, подняв снежное искристое облако, туда, куда ее и валили. И тут же завизжали лучковые пилы, ударили топоры… А стражники, готы и гунны – видно было – приглядывали, следили, как бы кто топором… Соблазн ведь, соблазн! Вот потому и следили, особенно – гунны: смотрели глазами раскосыми, стрелами тетивы теребили. А так! На всякий случай. Если кто из рабов что худое замыслит – вмиг, как ежик, окажется – стрелами утыканный. Гунны – они такие.

Вот одна пила лопнула, звонко так, словно маленький колоколец звякнул – бям-м! Осмотрели пилу, новое полотно приладили, старое тут же, в сугроб, выкинули. А чего? Коли новое есть?

Дров накололи быстро, погрузили поленья на волокуши, привязали веревками, свезли к бане. Бен Заргаза-купец разрешил невольникам пару сушин себе оставить – костер развести, греться. Даже расщедрился – вяленого мяса немножко выдал да мучицы – похлебку заправить. Опасался – не померли бы с голодухи рабы, как рачительный хозяин за товар свой живой тревожился. Убежать-то они, конечно, не убегут – некуда, а вот помереть могут запросто, случаи уже были.

Возвращаясь с колонной невольников обратно на остров, Борич вдруг обернулся на чей-то веселый смех, присмотрелся… да чуть не упал, споткнувшись. Незаметно толкнул локтем бредущего рядом братца:

– Глянь!

Тот глазами пильнул:

– Ого! Так это же…

– Тс-с! Молчи, брате. То Очена-заступница нам знак свой дает. Интересно, венец гуннский Радомир-князек с собою везет или дома, в селении, оставил? Саргана-гуннка его ведь вернула, слышал?

– Да слышал, давно уже. На болоте говаривали, – Гостой шмыгнул носом. – А зачем им венец с собой брать?

– А затем, что венец тот непростой – Аттилы-князя! Может, Радомир-князек с Сарганою-гуннкой колдовство какое замыслили? Мыслю я, венец тот бо-ольшую силу имеет – шутка ли, сам Аттила-князь им владел когда-то. Золото на венце, жемчуг, каменья. Вот, если б мы с тобой, брате, в чей-нибудь род не сами по себе зявились, а с венцом – великую ценность чужим – будущим своим – передали. Тогда б нас в любой род приняли.

– А вдруг просто убили бы да венец забрали? – засомневался Гостой.

– А Очена-заступница? – яростно зашептал Борич. – Думаешь, зря она нас с Радомиром-князьком который раз уже на пути сводит? И венец тот – здесь. Наш, наш будет!

– Даже если он тут и есть, как же мы его достанем? – все еще сомневался младшенький братец, бывший в некоторых делах куда как рассудительнее старшего.