Андрей Посняков - Варвар: Воин Аттилы. Корона бургундов. Зов крови [сборник litres]

Радомир с опозданием исполнил долг вежливости, после чего поднял глаза и невольно улыбнулся. Перед ним, на небольшом возвышении, сидел коренастый мужчина лет тридцати пяти или сорока, с хитроватыми глубоко посаженными глазами, которые на широком веселом лице казались маленькими. Коротко подстриженные волосы под золотой диадемой немного вились, длинный небрежно накинутый плащ глубокого пурпура ниспадал складками к ногам, обутым в высокие красные сапоги. Две римские туники, золоченый пояс, унизанные драгоценными перстнями пальцы, чувственные яркие губы затейника и сибарита, прямой нос, кустистые, как у Брежнева, брови, небольшие пижонские усики и бородка – не считая роскошных уборов, внешность ничем не примечательная, точно таким мог бы быть любой русский извозчик или дворник. И этого человека все так боятся? Это его назовут бичом Божьим? И взгляд скорее лукавый и хитрый, чем демонический.

– О повелитель, ты приказал привести к тебе моего спутника в поездке в Равенну, так вот он перед тобой! – Варимберт снова поклонился.

– Вижу, – усмехнулся вождь гуннов и, неожиданно подмигнув Радомиру, спросил: – Ну, что скажешь, парень? Где лучше – здесь или в твоих родных лесах?

Радомир даже растерялся от неожиданности. Мало того, что Аттила по внешности напоминал обычного русского мужика и держался как рубаха-парень, так он еще и говорил по-словенски! Впрочем, к Варимберту он обращался по-латыни, которой владел не менее свободно. И это называется гунн? Кстати, дядю и предшественника повелителя звали Ругила или Руа, что некоторыми толкуется как прозвище Рус! Кстати, Аттила – это тоже не имя, а нечто вроде титула, по смыслу примерно «великий отец» или еще проще – «батька». Как же его зовут на самом деле?

– Везде хорошо по-своему, – спохватившись, дипломатично отозвался молодой человек. – У всякого места и уклада жизни есть свои достоинства и недостатки.

– А еще говорят, хорошо там, где нас нет! – Аттила неожиданно захохотал и щелкнул пальцами. – Впрочем, где нас еще нет, там мы очень скоро будем. Мне нравится твой спутник, Варимберт, надеюсь, он покажет себя достойно. Если же нет…

Губы повелителя дернулись, обнажив острые желтые зубы, и все лицо его, до того вполне приятное, вдруг исказилось, сделалось некрасивым и даже страшным. Взгляд прожигал насквозь. Да-а, вот вам и извозчик!

– Если же ты не оправдаешь оказанного тебе доверия, ант, Варимберт херцог немедленно убьет тебя, – добавил конунг. – А я велю казнить всех твоих здешних дружков. Ибо есть такая пословица: ab altero exspectes alteri quod feceris… Понял, что это значит?

– Что сделал другому, то и жди от него.

Аттила ухмыльнулся, отчего широкое лицо его снова сделалось расслабленным, добродушным. Теперь повелитель гуннов напоминал Родиону склонного к мечтательности русского барина, этакого варварского Манилова.

– Вижу, латынь ты знаешь. Готский язык, разумеется, тоже – ведь готы живут с вами по соседству.

– А еще знаю немного по-гуннски, – осмелел Радомир.

– Ага, по-гуннски! – развеселился конунг, да и Варимберт тоже улыбнулся. – Гостил у нас тут один ученый ромей, Приск, так все мечтал выучить язык гуннов.

– И что же? Выучил?

– Всего два слова ему удалось узнать, – корчась от смеха, Аттила махнул рукой. – «Мед» и «твою мать»!

Тут уже рассмеялся и Радомир.

Нахохотавшись, Аттила громко позвал слугу и велел принести вина. Все трое выпили.

– А языку гуннов тебя, видно, научил мальчишка Миусс? – с хитрым прищуром осведомился конунг.

У Радомира чуть бокал из руки не выпал. Откуда повелитель полумира знает какого-то там Миусса?

– Тот самый, кого я держал в узилище и недавно выпустил по совету херцога, – продолжал Аттила. – Думаешь, я такой глупец и не знаю, что у меня на дворе делается?

– И ничего я такого не думал, товарищ гене… тьфу… повелитель.

– Ага, не думал – у тебя же все на лице написано! – Аттила снова захохотал и, вдруг оборвав смех, приказал: – Подойди, ближе!

– Кланяйся, кланяйся! – поспешно зашептал позади Варимберт.

Однако конунг, похоже, не обратил на непочтительность простого воина никакого внимания, а снял с безымянного пальца перстень и протянул Родиону:

– Возьми.

Красивый был перстенек и явно недешевый – золотой, тяжелый, с массивным зеленым камнем. Изумрудом, что ли? Приняв подарок, молодой человек озадаченно закусил губу – что в таких случаях говорить-то? Не кричать же: служу России! А что тогда? Служу великому рэксу?

– Спасибо большое, – наконец поблагодарил он, сделав пару шагов назад.

– Владей! – Конунг махнул рукой. – И помни: под камнем – яд. Проглотишь, если почувствуешь, что нашему делу грозит опасность.

Вот так подарочек, оказывается!

– Теперь ступай, а мы еще поговорим с херцогом, – небрежным жестом Аттила отпустил парня.

Родион чуть не сунулся пожать руку по привычке, но сообразил, что ее следовало поцеловать, и просто попятился к выходу.

– Подожди меня на дворе, – обернувшись, приказал Варимберт. – В лагерь тебе больше незачем ехать.

– А мои друзья? Что они-то подумают?

– То, что им скажет Хлотарь. А ему – я.

Выйдя из дворца, молодой человек внимательно рассмотрел перстень. Драгоценный камень тускло блестел в свете горящих факелов и луны, а под ним были выгравированы две буковки: «AR». Надо думать, «Аттила рэкс».

Странное впечатление произвела на юношу эта встреча, даже несколько пугающее. И смерть «за правое дело» Аттила пообещал, и пригрозил, что за его, Родиона, неповиновение придется отвечать друзьям. А у великого гунна слова с делом не расходятся – недаром же запугал все человечество на полторы тысячи лет вперед. Придется что-то придумать, чтобы никого из своих не подставить.

У крыльца, в саду и у ворот ярко горели костры. Радомир стоял, дисциплинированно дожидаясь начальства, и по мере того как на востоке светлело небо, на душе у него тоже прояснялось. Все-таки Бог дал ему шанс! И он обязательно освободит Хильду! Знать бы только, действительно ли она его любит? Да и не померещилась ли ему эта прекрасная дева из снов?

Весна 451 года. Равенна

Корчма называлась «Золотая рыбка». Радомир сидел в ней уже третий вечер подряд, безуспешно пытаясь придумать, как выручить Хильду. На северную красавицу положил глаз сам император Валентиниан – развратник и негодный правитель, нерадивый христианин, куда больше думающий о земных удовольствиях, нежели о спасении души. Никто в империи цезаря не уважал, даже его собственная мать, а уж тем более старшая сестра Гонория. Эта женщина обладала истинно царственным гонором и стремилась к власти, но по сути империей управлял Флавий Аэций, у Валентиниана же хватало ума лишь ему не мешать. Едва увидев Хильду, подонок-цезарь тут же воспылал к ней страстью, о чем поведал своим спутникам Варимберт.