Герман Горшенев - Товарищ Резак (СИ)

Положение тел было столь чудным, и я даже и не мог подумать, что мужчина может достать женщину таким образом. Чего тут только не было. Вдвоём, втроём и вчетвером. Ушастые толстяки объединялись в большие коллективы и образовывали причудливые хороводы и восьмёрки. Они занимались этим, совершенно не обращая внимания, сколько вокруг партнёров и какого они были пола. Все рисунки были сделаны со всеми мельчайшими подробностями.

Окружающие изображения псов совершенно не трогали. Доберман вертел стволом, а второй тащил санки и управлял странным фотоаппаратом, который сам снимал всё вокруг, вращая несколькими небольшими объективами. Один был всегда готов к бою, и готов был разжаться как пружина, и никогда не был расслаблен, а второй как ребёнок замечал всё вокруг и бросался изучать новое. Продвигались мы сейчас спокойно, и я тоже смотрел по сторонам, не забывая о своих обязанностях, держал оружие наготове.

Мы уверенно шли к большому и красивому сооружению. Натянутый поверх моего танкового, новый комбинезон и башмаки с высокой шнуровкой, вообще не пропускали холод. Не такая уж и толстая ткань, очень легкая, а за полдня проведённых по грудь в снегу совсем не замёрз. Странное ощущение, когда ты вообще не замерз, а стоишь по пояс в снегу.

Помню в финскую — это был первый настоящий боевой опыт для нашей армии в новых условиях. Никаких кавалерийских атак, снайперы, противотанковые ружья и хитро замаскированная артиллерия, и танки, и необходимость вжиматься в землю. При каждом удобном случае приходилось ползти на брюхе или сидеть в холодной и промерзшей броне. Отличный комбинезончик, мне бы он тогда очень пригодился. Проведённые несколько часов на морозе, запомнились тем, как по рукам, после холода, мурашки бегали по онемевшим пальцам. Я это вспоминаю с большим ужасом, чем сгоревшие уши. Уши — это быстро, а холод к тебе подкрадывается часами и никакой возможности согреться, а потом боль в обмороженных частях тела.

Мы пришли. Не представляю, как это можно построить, тем более в горах. Размеры поражали. Больше двадцати башен, острых как пики, с внушительными многогранными навершиями и стреловидными шпилями. Когда подходили, мы видели только часть этого здания, всего пару башен, а само здание уходило вниз по склону в нескончаемый обрыв, где стоял густой туман. Возможно это и не всё строение, а оно тянется гораздо ниже. Перед нами были огромные ворота из камня, даже петли были из камня. Всё это строение было сделано из абсолютно чёрного массива и собаки предположили, что это обсидиан, хотя уверенны не были. Ширина ворот была метров пятьдесят, а высота метров двести. Сами ворота были не меньше пяти метров толщиной. Одна створка была наглухо закрыта, вернее её сделали закрытой, вырубив в скале, а вторая была распахнута настеж.

Прежде чем войти мы внимательно осмотрели всё вокруг. Закрытую створку действительно делали сразу закрытой, а открытая работала. С помощью домкрата нам удалось сдвинуть дверь на пару сантиметров, но псы решили больше ничего не трогать.

Как и раньше, все стены были покрыты свастиками и занимающимися этим остроухими толстяками. Метров через сто, прямо посреди строения была скала из белого камня. На верхней части скалы было изображение невероятно толстого мужчины, тоже с длинными лисьими ушам. Его уши были особо длинные, почти ослиные. Он сидел по турецки, скрестив ноги и держал руки на поясе. На лице было глупое и отрешённое выражение. Окружающие, и занимающиеся всё тем-же люди, его совершенно не трогали. Он направлял счастливый взгляд на картину, которая была над воротами.

На стене, уходящей в высоту еще метров на сто, было вырезано гигантское изображение боя. Это единственный рисунок, где они не занимались любовью. Центром картины был объятый пламенем наконечник стрелы в натянутом луке мужчины, который не только имел большое пивное брюхо и острые уши, но и развитые мышцы на руках и груди. Больше всего времени мастера потратили на наконечник стрелы. Он был очень хитро сделан, со множеством украшений и имел целую кучу зубцов, завитков и крючков. Почти в упор к горящему наконечнику было изображено чудовище, наверняка заражённый, только ещё более здоровый и уродливый чем все те, которых я видел вместе взятых. Позади чудовища были маленькие, мёртвые, остроухие люди, как целые, так и частями. Всюду было разбросано множество мечей, копий и луков, а за спиной стрелка стояли живые, держа в руках оружие. Мужчины и женщины здесь тоже были в пермешку и гневно смотрели на злобное чудовище.

В неброском углу стоял кубик из светлого металла, сантиметров пятьдесят, охваченный множеством толстых дуг из металла золотого цвета, белого, почти черного и почему-то розового. Не покраска, а именно розовый металл. Дуги были довольно толстые и переплетались в самых загадочных пропорциях. От него шло тепло и вокруг него была полоска преграждающие нам к нему путь. Чернота охватывала кубик, а дальше был скальный массив. Это часть башни сделана совсем по-другому. Передняя часть была перед скалой, а задняя часть, где и была вырублена ниша, уходила в гору. Даже если чернота не проходила внутри камня, нам надо будет прорубить проход метров в десять, на всю ширину черноты.

Блохастый и Доберман долго совещались, что делать. Я так понял, это была злая чернота, сродни той, которую мы преодолевали на танке. Они говорили что-то про расщепление углерода и про что-то непонятное, но главное уяснил тут что тут тоже временное смещение и побольше моего.

Пока псы спорили, я сел на ажурную вазу и снял один из башмаков, вытряхнул несуществующий камень. Поставил ногу в расшнурованный ботинок и занялся вторым. Скинул верхнюю часть тёплого комбинезона и завернул хвостом под зад. Достал бутерброд и термос, и принялся жевать. Положил на колени шапку. Как сидел, из положения сидя, побежал, выпустив из рук чашку с горячим кофе, прыгнул в черноту. Понёсся к кубику. Я боялся, что Доберман заподозрит мои приготовления и не пустит, и почти угадал. Пёс сделал огромный прыжок и попытался схватить меня, но его лапа скользнула по черноте, и он взвыл от боли, а я нёсся к коробке. Знакомое ощущение — горящая морда от выжигаемой щетины, бровей и ресниц. Ну здравствуй, сгоревшее ухо, ты за эти дни прилично отросло, не думал, что мне опять придётся испытать это ощущение.

Из расшнурованных башмаков я выпрыгнул и комбинезон не зря снял сверху. Башмаки были новыми, и комбинезон сейчас горел и разрывался. Лучше босые ноги, чем горящие ботинки. Главное не открыть глаза, когда ресницы горят, и не сделать вдох. Просто нужно перетерпеть, пока сгорает кожа вместе с нервами, а потом несколько минут будет почти не больно. Я впился руками в дуги. Одна оказалась раскалённой, другая невероятно холодной. Перетерпеть! Менять руки я не стал, да уже и не смогу разжать и сжать покалеченные пальцы. Стиснул кулаки как мог, и рванул по-собачьи, дергая всем корпусом, поволок тяжеленный кубик. Он сдвинулся. Всё горело, как тогда, в танке, уши, брови, ресницы и одежда. Я дергал и дергал, пока не почувствовал, что меня схватили за воротник, спину и штаны одновременно четыре сильные лапы. Я смог, я это сделал, и просто покрепче сжал кулаки, главное в последний момент не выпустить дуги прибора. Меня выдернули из черноты и разжали онемевшие пальцы.