Андрей Храмцов - Новый старый 1978-й. Книга четвертая

Орать было не обязательно. Видимо, Димка их гоняет, чтобы отвечали громко и хором. Сам Димка свою задачу понял, поэтому заранее достал видеокассету из сумки. Так, все уже переоделись и автоматы повесили на грудь, так эффектней будут смотреться. Дополнительно, уже за кулисами, они наденут капюшоны, чтобы полностью быть белого цвета, кроме лиц. Тут в гримерку постучали и в открывшуюся дверь заглянула Пугачева, поздоровалась и спросила:

— Привет, Андрей. Есть минутка?

— Привет, Алла, — ответил я и посмотрел на замерший с открытыми ртами народ. — Сейчас свою банду доинструктирую и выйду.

Я повернулся к обалдевшим своим фанатам и сказал:

— Вот так. Сами видите, с кем я постоянно общаюсь. Особо рты от удивления и радости не разевать, так как там дальше, то есть ближе к сцене, известного народа будет много. Это ясно?

Да, громкому ответу в строю их уже научили. Хоть сейчас в армию иди. Я объяснил Димке, что пусть пока слушают радиоприёмник, по которому нас должны вызвать на сцену, а сам вышел за дверь, где меня поджидала Алла.

— Я слышала, что ты получил разрешение на свой концерт с англичанами на Красной площади? — спросила меня в лоб Алла.

— Получил, — ответил я и показал на две Звезды на груди. — Я теперь дважды Герой, а таким не принято отказывать.

— Да, я заметила. Поздравляю. Говорят, что нам, по каким-то причинам, не дадут Красную площадь. Не знаешь, куда нас отправят, в таком случае, с нашим «Карнавалом»? Ты же теперь близко знаком с Брежневым и его окружением, поэтому можешь многое знать.

— В Питер, на Дворцовую площадь. Но если ты будешь на меня обижаться, что это мои козни, то я не скажу тебе самого главного.

— Да я знаю, что ты здесь ни при чём. Просто жалко, что Москва сорвалась. Хотя я в твоём советско-английском концерте участвую, так что на Красной площади, так и так, выступлю. А за информацию о Дворцовой тебе спасибо. А что, есть ещё главное в этом деле, о котором я тоже не знаю?

— Давай сделаем так: когда сбудется то, что я тебе обещал в двадцатых числах мая, тогда я тебе расскажу и главное по твоему «Карнавалу», иначе ты не поверишь.

— Да, заинтриговать ты умеешь. За песню тебе огромное спасибо, все от неё в восторге. «Паромщик» теперь все поют в Узбекистане. И слышала я там твой «Учкудук». Классная тоже вещь получилась. Если бы не мужская тема, я бы тогда её купила. Новыми порадуешь?

— На следующей неделе. Я тут Лещенко ещё должен песню, а с праздниками совсем закрутился. Неудобно получилось.

— Лев нормальный мужик, он всё понимает. Да и с «внуком Брежнева» никто ругаться не захочет.

— Ну вот, и ты туда же. Сама знаешь, что я не его внук.

— Народ хочет, чтобы ты им был, значит ты им и будешь. Вон мне народ приписывает сто любовников и что я водку из самовара пью. Так что внуком Генсека быть лучше, чем любвеобильной алкоголичкой.

И мы рассмеялись над теми забавными слухами, которые молва о нас распускает. Тут из двери высунулся Димка и сказал, что мы должны уже выдвигаться к сцене. У Аллы ее выступление было последним, а я оказывался перед ней со своей второй песней. Так что мы с ней ещё увидимся. Я повёл свою команду за собой, не забыв взять гитару. По дороге я здоровался со многими своими знакомыми и незнакомыми людьми. Я теперь стал личностью слишком известной и популярной, поэтому все старались выразить мне своё уважение. Приятно, черт возьми, чувствовать свою значимость среди своих же певцов и музыкантов.

За кулисами стояла Сенчина и ждала своей очереди. Вот так встреча. Оказывается, она выступала передо мной. Она обернулась на шум и заметила меня. В её глазах сначала было удивление, потом узнавание, а затем они засветились счастьем. Мне даже показалось, что она меня стала любить ещё больше или я за неделю просто подзабыл, как она выражает свои чувства ко мне. А её радостные и такие милые ямочки на щеках говорили о том, что за неделю в отношении ко мне ничего не изменилось.

— Здравствуй, дорогой, — сказала Людмила и поцеловала меня в щеку, а потом добавила тихо, чтобы никто не мог услышать. — Я очень соскучилась. Ты сегодня приедешь ко мне? Я бы хотела отдельно тебя поздравить со второй Звездой.

— Привет, дорогая, — ответил я. — Спасибо. Я бы с радостью, но у меня сегодня вечером запись четырёх песен назначена.

— А если сразу после репетиции?

— Только в этот раз у меня. Мне в гостинице часто с тобой появляться нельзя, а то о нас начнут распускать слухи и, заметь, небеспочвенные.

— Я на всё согласна, лишь бы с тобой.

— Тогда после репетиции едем ко мне.

Она бы поцеловала меня ещё раз, но вокруг были мои ребята, которые смотрели на Сенчину широко раскрытыми глазами. Ну а как же. Опять знаменитую певицу увидели. Вот они вечером расскажут своим родителям о том, кого они сегодня встретили на нашей репетиции. Хорошо, что Солнышко я сюда не притащил, а отправил домой. Она бы сразу по глазам Сенчиной поняла, что между мной и Людмилой что-то есть.

Пока пела Сенчина, я дополнительно, уже в мельчайших деталях, обсудил с моими фанатами их действия на сцене. Когда вызвали меня, Димка уже был возле видеопроектора и ждал моего кивка. Приглушили, как я и просил, верхний свет, оставив только луч, направленный на меня. И я сыграл первые аккорды «Дороги жизни», что явилось сигналом для всех моих, а потом запел. На сцене стояла оглушительная тишина. Был слышен только мерный шаг двадцати советских солдат, идущих по заснеженному блокадному Ленинграду, моя гитара и мой голос. На сцене было довольно светло из-за кадров военной кинохроники, хорошо различимых на экране даже издалека. Резкие перепады моего голоса, то почти шепчущего слова, то переходящего на крик, придавали особый трагизм песне. Я когда сам слушал эту песню в исполнении Розенбаума, чувствовал мурашки на теле от переполнявших меня эмоций. Когда я закончил выступать, то даже не сразу включили общий свет.

В первые секунды не раздавалось ни звука. Не были слышны ни крики команд, ни голоса ожидающих своей очереди артистов, столпившихся за кулисами. Все молчали и смотрели на меня застывшим взглядом. У многих в глазах стояли слезы. А потом раздался, как по команде, настоящий гром аплодисментов. Такого я ещё не видел. Обычно артисты сдержанно выражают свои чувства по отношению к успехам своих собратьям по сцене. А здесь хлопали все, даже осветители. Да, пробрала их моя песня, до глубины души зацепила. Молодец, Розенбаум, ну и я тоже не подкачал.

Когда я вышел за кулисы, то Ольга Николаевна, вытирая глаза платочком, от души расцеловала меня.

— Ну ты и дал, — сказала она мне, растроганно. — Пока ты исполнял свою песню, то у меня мурашки ползали по спине. А потом я заплакала. Я не ожидала от исполнителя популярных песен такого душевного надрыва. Знала по названию, что она будет о Ленинграде, но чтобы простыми словами передать ту боль, это было просто потрясающе.