Анатолий Подшивалов - Господин изобретатель. Часть II

Назавтра, около полудня я зашел к Агееву, он был бледен, но собран, показал мне коробочку с кольцом, что собирался подарить невесте: крупный бриллиант так и переливался, играя гранями, а ведь говорят, что старая огранка «роза» хуже дебирсовского «маркиза», граней, мол, в 2 раза меньше. Граней, может и меньше, но крупный чистый камень – это всегда лучше, чем второсортный алмаз из наших магазинов. Сергей взял букет и мы поехали на Лиговский, практически рядом, где позавчера были в храме.

– Ну, с Богом, – сказал я Сергею, – выглядишь орлом, так что не тушуйся. Я немного замешкался, думая куда ехать, надо бы деду подарок купить, а все закрыто, я ведь не собирался в Москву. И тут из подъезда выбежал Сергей, швырнул букет на мостовую и прыгнул в коляску:

– Опоздал, – с отчаянием в голосе крикнул полковник, – уехали…

– Кто, куда уехал? – спросил я, пытаясь узнать детали.

– Наташа с маман, – проговорил тоскливо Агеев, еще больше бледнея, – на две недели, в Париж.

– Так всего на две недели, – попытался я утешить Сергея, – ты столько ждал, что по сравнению с этим какие-то две недели? Слушай, а давай вместе в Москву махнем?! Развеешься в Первопрестольной, всю тоску как рукой снимет!

По дороге в Москву Агеев больше дремал, просыпаясь погулять и зайти в ресторан. Я думал про Сашку Степанова, который появился еще лишь один раз, клюнув на шпионскую девицу, потом, напуганный ножичком Семена и перспективой короткого последнего путешествия в дерьме, опять где-то глубоко затаился. Я-то надеялся, что появление в моей жизни Кати его как-то растормозит и он опять даст о себе знать, но тщетно, никакой реакции. Еще меня беспокоило то, что Менделеев отказался меня принимать, так в чем же я провинился? Я думал об этом, но никакой правдоподобной версии у меня пока не получалось.

В дедов дом мы ввалились как снег на голову. Слуги даже опешили и не признали меня сразу. Потом, когда я назвал свое имя, припомнили и заулыбались, побежав докладывать деду.

– Дедов внук приехал, – кто-то крикнул на втором этаже, – важный такой барин, в мундире и при орденах и с ним офицер, тоже в больших чинах, с крестами!

Дед встретил нас в коридоре, он не ожидал меня увидеть и не сразу признал Агеева, пришлось вмешаться:

– Дед, да это тот ротмистр, что приходил с тобой ко мне в Первую Градскую, – объяснял я деду, который пытался вспомнить Агеева, – только Сергей Семенович теперь не ротмистр, а полковник и мой начальник.

– Душевно рад, господин полковник, – вспомнил дед ротмистра, – пройдемте в гостиную, сейчас обедать будем.

Мы поздравили друг друга с Пасхой и тут я увидел… Лизу!

– Лиза, ты здесь, тебя отпустили на праздники домой? – забыв даже похристосоваться, я бросился к тетушке.

– Христос Воскресе! – ответила Лиза, – Нет, Саша, я совсем ушла из монастыря, не стала принимать постриг. Это длинная история я тебе после расскажу.

– Лиза, позволь представить тебе моего друга и начальника, Главного Штаба полковника и кавалера боевых орденов российских, Сергея Семеновича Агеева, – я обернулся к Агееву и увидел, что он, не отрываясь, смотрит на тетушку.

– Польщен и рад знакомству, – запинаясь, ответил Агеев, целуя Лизе руку.

– Христос Воскресе, господин полковник, – сказала в ответ Лиза и трижды поцеловала Агеева.

Я впервые заметил, что Агеев покраснел, бледным я его уже видел, но раскрасневшимся как гимназист, которого впервые поцеловала одноклассница, – нет.

За обедом он, не отрываясь, смотрел на Лизу, которая была в плотно повязанном платке и в почти монастырском платье, только с белым кружевным воротничком. Я подумал, что она не хочет показывать свои седые волосы, а так платок обрамлял только лицо, скрывая волосы и лик у нее был просто иконописный, глаза же светились какой-то внутренней не то силой, не то христианской любовью ко всем живущим, скорее именно второе. Видимо, этот «свет» заметил и Сергей, поэтому он так неотрывно смотрел на Лизу.

После обеда Агеев пошел в выделенную ему комнату и по дороге сказал мне: «Сегодня я увидел сошедшего с небес ангела».

Я же прошел в кабинет к деду. Он заметно сдал с момента нашего расставания, под глазами появились мешки и цвет лица был какой-то землистый.

– Дед, ты выглядишь усталым, тебе нельзя так много работать, – сказал я, – я понимаю у тебя много дел, но разве ты не сам говорил, что на все есть управляющие.

– Эх, внучек, конечно, есть управляющие, но ведь ими управлять нужно и глаз да глаз иметь, а то разворуют все хозяйство, оглянуться не успеешь, если почувствуют слабину.

– А что Лиза, почему она здесь и ушла из монастыря?

И дед рассказал мне, что в ту ночь, когда мы были у Лизы и ее не пустили на могилу Генриха (дед сказал – Григория), он явился к ней во сне, а за ним она увидела Богородицу. Матерь Божия сказала ей, что Генрих в раю и она может не беспокоится за него, ему там хорошо и спокойно, но ей не надо принимать монашеский обет, так как она избрана для помощи страждущим и больным. Лиза должна врачевать тех, кто страдает от тяжелых и опасных моровых поветрий и сила Божья пребудет с ней на этом поприще. С тем они и исчезли. Наутро Лиза рассказала сон настоятельницеи попросила дать ей возможность врачевать, а не работать на кухне: колоть дрова и мыть посуду. Она попросила дать ей возможность учиться, так как Богородица велела ей облегчать страдания больных, а без врачебных знаний этого не сделать. Игуменья сказала, что это дьявольское наваждение и наложила на нее епитимью, которая заключалась в том, что днем Лиза должна была еще больше физически работать, а ночью – молиться.

После того, как срок наказания закончился, Лиза опять спросила настоятельницу, но игуменья совсем взъярилась и тогда Лиза сказала, что она уходит из монастыря, после чего Лизу посадили на хлеб и воду и приказали чуть не круглосуточно бить поклоны у бумажной иконки, мол, это наказание за гордыню. Вместе с этим ее стали готовить к постригу, но Лизе удалось передать записку к деду с одной из послушниц, которая отдала ее знакомой и внушающей доверие мирянке, сказав, что ее вознаградят, если она передаст записку по адресу. Дед помог, и сделал это через Синод, объяснив, что послушницу насильно хотят постричь в монахини. В монастырь прибыл аудитор Синода, факты подтвердились, после чего Лиза ушла из обители и поселилась у деда. Целый месяц Лиза приходила в себя, очень мало разговаривала и почти ничего не ела, даже постного, дед уже стал беспокоиться, не повредилась ли она умом опять, но, время – лучший лекарь и сейчас Лизе лучше, она даже стала немного музицировать. Она хочет учиться и только на врача, что в Российской Империи пока невозможно.

Лиза написала письма в несколько университетов Европы, но положительный ответ о приеме на курс пришел только из Цюриха [49] Цюрихский университет благосклонно относился к обучению женщин-медиков, именно его закончила и получила докторскую степень Надежда Суслова – первая русская женщина-врач, но в России она смогла устроиться только акушеркой. Акушерские курсы для женщин были и при ВМА, но только в 1897 был открыт Женский медицинский институт, где преподавание велось по всем медицинским специальностям , где было можно женщине выучится на врача, в Сорбонне же можно было просто слушать курсы по фармации, но сдать экзамены на диплом фармацевта женщине было невозможно. Поэтому, Лиза решила сначала поехать в Сорбонну слушать лекции по аптечному делу, о котором она уже имеет некоторые познания, а затем, с нового учебного года поступить в Цюрихский Университет. Дом и аптеку она продает, чтобы оплатить обучение. Чтобы успеть послушать лекции и посетить семинары до летней сессии, она уезжает поездом через Берлин уже послезавтра, а потом собирается вернуться на время каникул.