Андрей Посняков - Орда (Тетралогия)

— Здравствуйте, товарищи гвардейцы!

И в ответ услышать:

— Зрав-жел-тов-генерал!

Эх... Баурджин аж чуть не прослезился — старел, наверное. Потом оглядел всё воинство повнимательнее:

— Сержант! Тьфу... Десятник!

— Слушаю, государь! — тут же подскочил усач.

— Вот что — так дело не пойдёт! Сколько здесь людей? С полсотни?

— Точно так, государь!

— Ага, и этаким кагалом будем по базарам шататься, народ пугать? Выбери человек пять, самых надёжных.

Вытянувшись, десятник побежал к шеренге.

— Ты, ты... и ты... и вы двое.

Он же, десятник, и посоветовал выбраться из крепости через вход для слуг. Так и сделали. Вышли — неприметные, незнаемые — растворились в городских улицах. Ицзин-Ай, как и положено всем городам, выстроенным в русле китайской традиции, вытянулся километра на три-четыре с запада на восток, ощетинился высокими стенами, развесил на башнях флаги. Глинобитные дома, заборы, а — ближе к рынку — и лавки, и какие-то харчевни, и публичные дома — всё весёлое, праздничное, украшенное разноцветными ленточками и фонарями. Красиво! И над всем этим высились высокие пагоды монастырей. В уличной толпе сновали бритоголовые монахи, спорили, ругались — вот одного один из лавочников чуть было не огрел палкой, наверное, за дело. Вообще, Баурджин приметил, что к буддийским и даосским монахам (а в городе были и те, и другие) народ относился без особого почтения, обзывая бездельниками и разными другими нехорошими словами. Баурджин это вполне одобрял — и правильно! Ведь что такое религия? Опиум для народа, вот что! Правда, сам-то он в Иисуса Христа и Христородицу верил, но вот безбожное двадцатых-тридцатых годов детство слишком уж глубоко въелось. Да и с другой стороны, кто такой Христос и кто — Будда, не говоря уже о всяких прочих божках-демонах?

Впереди, перед князем, умело оттесняя могучими плечами народ, шагали двое здоровяков, позади — ещё трое. Ускорив шаг, Баурджин, как вышли на шумную рыночную площадь, хлопнул десятника по плечу:

— Пойдёшь со мной, рядом. Будешь объяснять — что к чему.

— Слушаюсь, го...

— Тсс! Не ори ты так. Звать как?

— Кого звать?

— Тебя, прости, Господи!

— Ху Мэньцзань, государь!

— Опять государь! Ладно, шагай вот тут, по левую руку.

Городской рынок располагался на большой площади, образованной слиянием двух главных улиц, одна из которых шла с севера на юг, другая — более широкая — с востока на запад. За углом, под навесами, кричали ишаки и верблюды, ржали лошади, на самой же площади располагались торговые ряды и превращённые в прилавки повозки. Кроме того, на прилегающих улицах гостеприимно распахнули двери лавки, закусочные, постоялые дворы. В толпе продавцов и покупателей шныряли юркие мальчишки — водоносы, продавцы пирогов и прочей мелкой снеди. Орали, нахваливая свой товар, переругивались, дрались.

— А вот пироги! С мясом, с рыбой, с капустою!

— Водица! Чистая свежая водица!

— Лепёшки, горячие лепёшки! Всего два цяня, налетай, пока не остыли!

Где-то рядом вкусно запахло жареным мясом, и внезапно почувствовавший голод Баурджин остановился у пышущей углями жаровни. Какой-то седобородый дед ловко жарил на вертелах мелкие кусочки мяса.

— Какая цена, уважаемый?

— Пять цяней!

— Кусок?

— Десять кусков. Вкуснейшая парная телятина, господин!

Баурджин хлопнул себя по поясу... Ах! Денег-то с собою не прихватил.

— Эй, Ху Мэньцзань, есть медяхи?

— Найдутся, го... господин.

— Купи на всех мяса... И лепёшки... Эй, парень! Разносчик!

Мальчишка-лепёшечник подбежал в миг, изогнулся в поклоне:

— Что угодно, господа?

— Лепёшки! Что ещё-то от тебя взять?

— Могу... — парень заговорщически подмигнул и понизил голос. — Могу свести с хорошими девочками. Здесь, недалеко. И недорого!

— Лепёшки давай, сутенёр чёртов! А девочек мы и без тебя добудем, коли понадобятся.

Прямо в лепёшки и положили мясо, старик-продавец тут же полил их острой подливкой… уммм! Вкусно! Ещё бы вина или пива, а то всё горло горит.

— Эй, парень! Лепёшечник! За пивом сбегай!

— А вам какого пива — дорогого или вкусного?

— Хм... Вкусного! И, желательно, холодного.

— Пятнадцать цяней, господа!

— Пятнадцать цяней? — тут уж изумился десятник. — Ах ты, прощелыга! Да на такие деньги целый день жить можно, ни в чём себе не отказывая... ну, почти ни в чём. Что стоишь, глаза твои бесстыжие?! Пошёл вон отсюда, а пиво мы и без тебя купим, можно подумать — не знаем, где.

— Так это пока вы ещё купите! — мальчишка нахально присвистнул, но, на всякий случай, отскочил от рассерженного десятника шага на три. — А я вмиг принесу.

Баурджин ткнул десятника кулаком в бок:

— Давай, давай, Ху Мэньцзань, раскошеливайся, коли уж начал. Потом сочтёмся, не думай!

Ах, какое же это было вкусное пиво! Вкуснейшее! Вязкое, густое, холодное, пахнущее солодом и чуточку подгоревшим ржаным хлебом. Давно уже не пил Баурджин такого вкусного пива, последний раз, дай Бог памяти, в пятьдесят восьмом году, в ларьке у какого-то ленинградского парка.

А кругом было так хорошо! Синее небо, ласковое осеннее солнышко, каштаны и пирамидальные тополя вдоль дальней стороны площади, улыбающиеся люди, крики покупателей и продавцов.

— Этот парень предлагал нам девочек, — потягивая пиво, вслух рассуждал Баурджин. — Что же, выходит весёлые дома здесь прямо у базара располагаются? А ведь это нарушение. Куда только смотритель рынка смотрит... Впрочем, ясно — куда. На руку дающую — вот куда. Однако непорядок, непорядок — от весёлых домов могут быть болезни разные, а тут рынок, не толок ткани, посуда оружие — но и всякая снедь.

— Эй, лепёшечник! Забирай кружки... Ху, дай ему пару цяней!

— Этому прощелыге?! Я ему лучше в лоб сейчас дам!

— В лоб — это хорошо, конечно. Но подожди. Лепёшечник!

— Да, господин?

— Ты, кажется, предлагал нам девочек?

— О! — паренёк просиял, видать, имел с этого дела нехилый процент — Вы всё-таки надумали, господа?! И правильно. Надо же когда-то отдохнуть от своих семей. А девочки хорошие, весёлые, знают много разных забавных историй и в постели много чего умеют.

— И что? — Баурджин незаметно подмигнул своим. — Они тут совсем недалеко?

— Да за углом, на постоялом дворе.

— Только там, или ещё и в других местах есть? — дотошно уточнил князь.

— Да везде! — лепёшечник рассмеялся. — В каждой корчме имеются, не свои, так с улицы приходят.

— Ай-ай-ай, — грустно покачал головой Баурджин. — Безобразие! Как есть безобразие. Ху, напомни-ка мне, как придём, чтоб не забыл вызвать на завтра смотрителя рынка. Много вопросов появилось у меня к этому господину.

— Так как с девочками? — напомнил лепёшечник.

Князь улыбнулся:

— А никак пока, передумали. Ты вот что, лучше нам ещё пива принеси.