Алиса Климова - Уроки ирокезского

Впрочем, гораздо меньше ожидаемого. Ну, насчет Германии – долги были вообще-то перед банком Людвига Баха, то есть их никто отдавать и не собирался (хотя об этом, кроме меня и Баха никто не знал). А французы… Раньше они зерно – хоть и не очень много – закупали в России очень недорого, а теперь его приходилось покупать в США – что было существенно дороже. Избытка же денег у них никогда не было (его ни у кого никогда не бывает), поэтому они с удовольствием (и мелким дисконтом) перепродавали "русские долги" американцам. Конкретно – Роджерсу, ну а тот их списывал в счет наших с ним расчетов. Вот умеет же человек из ничего делать деньги: списывал-то он их по номиналу, так что процентов десять выгоды с этого он имел, тем более что я, пользуясь особой оговоркой по железнодорожным займам Александра II, поменял статус облигаций и они теперь считались всего лишь кредитными билетами с ограниченным сроком обращения. А с трех миллиардов рублей, "выкупленных" Роджерсом у французов, сумма скидки набегала изрядная – но я не обижался. Французам-то мне бы всяко пришлось полностью денежки возвращать, причем в золоте или на худой конец в валюте – а Роджерс всего лишь списывал суммы в счет своего долга за торговые сети.

Но самым удивительным в этой "захватнической" истории было то, что юридически – в соответствии с нынешними обычаями международного права – Россия ничего противоправного и не совершила. Единственный из известных договор о границе между именно Норвегией и Россией нарушен не был, а признавать ли новое государство правопреемником Швеции в части пограничных споров или нет – это было уже делом сугубо российским. То есть в некоторой степени и норвежским тоже – но это могло бы стать предметом переговоров, от которых Норвегия, объявив войну, сама отказалась. Да и шведский король Густав, которому дрязга с Норвегией изрядно подпортила репутацию, поспешил заявить, что "в связи с утратой территории, являвшихся предметом договоров, Швеция отказывается от пограничного договора тысяча восемьсот двадцать шестого года и договора тысяча шестьсот восемьдесят четвертого года" – последний был, правда, заключен вообще с Данией, но Швеция стала ее правопреемником в этом договоре. Так что у норвежцев юридических оснований для претензий к России попросту не осталось. Ну а что за это получил Густав… Ламздорф же получил орден Красного Знамени от меня и Владимира второй степени – от Императора (хотя я думаю, что скорее от его матери).

Договор о мире мы подписали в Копенгагене, и теперь гарантом этого договора выступил уже датский король Фредерик Восьмой. Мы – я там тоже присутствовал, но подписывали его Кристиан Хакон и Николай Александрович, так что по большому счету это были просто "семейные посиделки". На которых датчанин сына-норвежца сильно отругал – за глупость (мне запись ругани доставили – ну не знал Фредерик о подслушивающих устройствах еще), но в целом переговоры прошли достаточно спокойно и – что было главным – европейские монархи и правительства договор признали. А еще мне очень понравилось то, что британцы после всего произошедшего все же решили, что Россия пока еще достаточно слаба. Потому что даже у Норвегии побоялись отъесть кусок побольше…

Сколь ни странно, на решение британцев повлиял и выход на экраны фильма "Ах, водевиль, водевиль" первого же мая: они решили, что я таким образом "народ отвлекаю от возможных военных неудач". И к "отвлечению" как раз три месяца и готовился: наверняка кто-то им сообщил, что "русский канцлер опять кинематографией занялся"…

Конечно, им так же донесли (многочисленные члены Петербургского Английского клуба) и об истерике, которую мне устроили сразу после ввода войск "на границу" одновременно Ламздорф и Иванов. С криками о том, что я-де "провоцирую войну с несколькими странами при том, что Россия и с каждой по отдельности воевать не в состоянии". Ну да, поорали товарищи, было такое. Я тоже в ответ поорал, большей частью насчет "недопустимости терпеть унижения", добавив что-то вроде "трупами закидаем" и "бабы еще нарожают"… Особенно громко разорялся Иванов – главным образом потому, что я "забрал всю полевую артиллерию и в войсках остались только пушки семьдесят седьмого года" – что вообще-то было правдой. Ну а Владимир Николаевич орал негромко, да и на мой взгляд немного сфальшивил в своем негодовании, но свидетели перебранки наверняка списали это на "дипломатический этикет". Так что проскочило.

На грани проскочило. Но если бы я точно не знал, что британцам так и не удалось понять, каким образом был уничтожен японский флот, то в бутылку не полез бы. Однако – благодаря качественно поставленной генералом Вогаком разведке – я точно знал, что все, что британцы выяснили – это то, что флот уничтожали береговые пушки, причем скорее всего германского производства (ведь продал Крупп потихоньку кому-то свои здоровенные орудия), а японскую армию разбили "несметные толпы корейцев". Насчет бомбардировки Токио все было списано на "корейских диверсантов и врожденный идиотизм макак" – то есть японцев, которых англичане считали такими же дикарями, какими японцы считали их самих, так что сейчас русская армия ничего лучше двухсполовинойдюймовых пушек выставить не может.

А пушка семьдесят седьмого – она ничего себе так пушка, нормальная. Стреляла, правда, как в Бородинской битве – заряд запальником поджигался, но все же не бронзовая, а вполне себе стальная. А главное – их в армии было больше четырех с половиной тысяч. И стволы имели огромный запас прочности, в результате чего при переводе на бездымный порох стреляли вообще на десять километров. Ну а поскольку под предлогом постройки моторного завода в Брянске и тамошний Арсенал был переоснащен новыми станками, Арсенал этот начал эти пушки "модернизировать". Главным образом – красить жаростойкой эмалью стволы – снаружи. И азотировать и хромировать их же внутри. А заодно уж (строго чтобы два раза не вставать) слегка дорабатывать затворы – после чего заряд в них подавался уже не в картузах, а в гильзах (каких я уже не раз делал, со стальным донцем целлулоидных). Да и лафеты тоже "дорабатывались" – их даже Александр Петрович Энгельгардт успел оценить. Два гидравлических откатника от трехдюймовки (тоже малость доработанные) по бокам ствола превращали древнее орудие во вполне себе современное, "автомобильные" колеса плюс блокируемая рессорная подвеска прибавляла орудию мобильности, а угол возвышения до пятидесяти пяти градусов делало его вообще пушкой-гаубицей. Хотя теперь она вместо прежней тонны (с лафетом) весила чуть меньше двух, таскать ее придется не лошадкам, а арттягачам с моторами по шестьдесят "лошадок", так что хуже не стало. В общем, теперь пушка практически "повторяла" рейнсдорфовскую "из прошлой жизни" с чуть более коротким стволом, но Обуховский завод получил заказ на еще две тысячи таких же, но уже со стволом в сорок калибров. А сам Рейнсдорф потихоньку налаживал выпуск новых, четырехметровых лейнированных стволов для этой же пушки. Главное же – по всем документам пушка продолжала числиться как "полевое орудие образца тысяча восемьсот семьдесят седьмого года"…