Сергей Григоров - Иллюзия реальности [СИ]

«И если б был не холой, а человеком», — мысленно добавил Алексей Сковородников, вслух же сказал:

— Метил я в челюсть, а куда попал, честно скажу, не знаю. Приложился так, что руку свело. Чуть не сломал. Крутятся тут всякие, о которых руки-ноги приходится ломать…

— Не может быть! — воскликнул Яфет. — Это костюм в самый неподходящий момент подогнул мои ноги. Надо проверить тренажер. Глючить он стал от большой нагрузки.

Включили тестовую аппаратуру. Все оказалось в порядке.

— Ну не может быть такого! Случился сбой, а потом все сразу восстановилось. Давай сначала!

— Хватит. Я соглашался только на один поединок.

— Так мы уже дважды сражались — грош цена твоим обещаниям! А второй раз что-то непонятное произошло. Но все равно счет один-один. Надо выявить победителя…

Яфет лихорадочно искал аргументы, чтобы продолжить борьбу. И нашел неотразимый для Сковородникова:

— В конце концов, так нечестно!

— Хорошо, — согласился Алексей. — Давай еще раз, последний.

И они вновь закружились на ринге. Вокруг собралась толпа зевак, комментирующих каждый их шаг. Обескураженный, Яфет действовал предельно осторожно и потому двигался чуть медленнее обычного. Это его и сгубило. После очередной, довольно длинной серии ударов, нырков и блоков шлем холы вновь зажегся красным.

— Интересная тактика боя у вашего товарища, — прокомментировал Веселко, обращаясь к Нику Улину. — Он видит, что партнер готовит удар, но вместо того, чтобы уклониться, идет вперед. Как бы соглашается быть битым — ну, разве что, пытается немного уклониться, смягчить, сдемпфировать удар, — лишь бы нанести свой, в который он вкладывает всю силу. Вы понимаете, о чем я говорю? Такое поведение противоречит человеческой натуре. Когда человек видит бросок змеи на себя, он совершенно непроизвольно уклоняется. И очень трудно заставить вести себя иначе. Не так, как прописано на генетическом уровне. Я много занимался классическим боксом и знаю, что подобное умение возникает у бойцов экстра класса после целенаправленных тренировок. И не у всех, а, наверное, у одного из тысячи. Вот я, например, не способен так поступать. А у вашего Алексея это выглядит естественно.

— Он вообще далеко не простой человек, — согласился Ник Улин.

На завтрак Яфет пришел, как побитый пес. Сгорбленный, с потухшим взором. Былой аппетит его пропал, и он даже с неким удивлением ковырялся в своей тарелке. Алексею Сковородникову стало жалко его.

— Слышь, Яфка, ну что ты дуешься на меня? Не виноватый я — это тренажер тебе вредил. Я боялся, что ты бросишься на меня, отключив костюм. В жизни мне и мгновения против тебя не выстоять.

Хола немного приободрился.

— Да, костюм мне действительно сильно действовал на нервы. Но почему ты не согласился еще на один поединок?

— Ну, надо же когда-то остановиться. Это тебе все мало.

— Мне, собственно говоря, в последнее время стало достаточно обычной тренировки, чтобы чувствовать себя хорошо. Видать, пища очень хорошая. Надо будет списать себе здешнюю рецептуру. Так что было вполне достаточно поединков с тобой. Однако мне не понятно: неужели тебе из чисто спортивных соображений не хотелось тренироваться со мной? Неужели ты не чувствовал никакого азарта?

— Абсолютно. Все эти азарты мне по барабану.

— Почему? — Яфет был по-настоящему удивлен. Даже впервые услышанное сковородниковское выражение «по барабану» оставил без обсуждения.

— Отмахал свое я в детстве, еще до армии, — добавил Алексей Сковородников, отвечая на немой вопрос Ника Улина. Видя недоумение на лицах собеседников, пояснил: — В мое время молодых мужчин на два года превращали в солдат. Это называлось пройти срочную службу в армии. Так вот, до того, как стать солдатом, я дрался довольно много. Это была одна из наших главных забав. А еще было великое множество сезонных развлечений. Я, признаюсь честно, с детства был испорченный ребенок, на маму и на папу не похож, и потому всюду принимал самое деятельное участие. Зимой мы купались в проруби, весной — лазали на гладко струганный столб да мутузились мешками с сеном, летом качались на «тарзанке»…

— Своеобразные спортивные состязания.

— Ну, к спорту все эти дела мы не относили, хотя и существовали тогда определенные правила. Более важным считалось опровергнуть наиболее ожидаемый результат. Скажем, всяких дзюдоистов и каратистов мы били тогда с особым удовольствием.

— А после этой твоей армии?

— А после все стало совершенно по-иному. Изменилась жизнь. Причем самым коренным образом. Понаехали к нам чужаки. Каждый всегда имел при себе либо нож, либо пистолет, и ради интереса драться с ними не было никакой возможности. В общем, началась одна сплошная проза.

— Значит, с тех пор ты ни с кем не дрался?

— Ну почему — не дрался? Остановила меня как-то темная компания — я тогда машины перегонял из-за заграницы — выскочил я с монтировкой, но получил удар по затылку, и больше ничего не помню. Очнулся — гипс. Точнее — медицинская палата на Яшаре.

Повисла тишина.

— Извините, — сказал Яфет, — я не знал, что мои вопросы доставят вам такие неприятные воспоминания. Больше не буду вам досаждать.

— Дыши ровнее, Яфка.

Хола уткнулся в тарелку. Сначала потихоньку, потом все увереннее и увереннее стал поглощать пищу. Глаз не решался поднять, боясь встретиться со взглядом Сковородникова.

Ник Улин почти зримо ощущал возникшую преграду между ними и человеком, воскрешенным из далекого прошлого.

Разрядил обстановку очередной вопрос Алексея Сковородникова:

— Слышь, Яфка, вроде бы завтра наша «Эля» войдет в надпространство. Что это такое? Расскажи, пожалуйста. Я понял, что должен буду крепко поработать над собой. Но что я при этом буду чувствовать?

— Ты что, в первый раз летишь?

— Да. Впервые.

— Как же ты оказался на Ремите?

— Как-как, да никак! С Яшара меня по этому самому… нуль-туннелю меритскому переправили на эту, как ее… Элефантиду, оттуда — прямиком в ремитский космопорт, а потом уже на саму планету. Вроде бы и был в космосе, а вроде бы и не был. Скафандр вот впервые надел, когда прогуливался около звездолета вместе с вами. До этого, можно сказать, что и звезд не видел.

— Понятненько, — ввернул хола сковородниковское словцо.

— Что ж тебе понятненького-то, а?

— Темный, однако, ты человек.

— Да я разве отрицаю? — примирительно сказал Сковородников. — Темный, как египетская ночь. Но не скрываю, в отличие от некоторых, свою темноту.

— Какая ночь?

— Египетская.

— Какая!?

— Да такая. Почем я знаю, какая! Никогда я в Египте не был. Говорят так. Точнее, в мое время говорили. А как сейчас гутарят — не знаю.

— Понятненько, — повторил Яфет. — Ты знаком с квантовой физикой?