Леонид Резников - Али-баба и тридцать девять плюс один разбойников

– Ну и пусть, – упрямо топнул ногой Мансур. – Появятся другие. Торговля всегда была и будет!

– Сомнительное замечание, – проворчал Черный Кади. – Кто будет торговать себе в убыток?

– Ты предлагаешь, чтобы их убытки покрывал я? – грозно сверкнул глазами Главный сборщик налогов. – Мне кажется, ты заговариваешься, Черный Кади! В конце концов мне не составит большого труда найти другого, более удачливого человека на твое место!

– Да поймите же, дело не во мне! – произнес Черный Кади, с трудом сдерживаясь, чтобы не высказать все, что он думает о методах своего покровителя. – Торговцы не хотят отправлять товары с караванами, и скоро нам просто некого будет грабить!

– Ты так думаешь? – Мансур недоверчиво покосился на своего гостя.

– Уверен, о светлейший! – Черный Кади неохотно склонил голову в очередной раз. – Уже сейчас караваны столь редки, что приходится ждать неделю, а то и две. А вспомните, как было в самом начале. Не проходило дня, чтобы по караванным тропам не прошли хотя бы два или три.

– О-хо-хо, – досадливо покачал головой Мансур. – Ладно, присядь. Мы обсудим твое предложение. Я надеюсь, оно у тебя есть?

– Есть, – кивнул Черный Кади, подбирая плащ и опускаясь напротив Мансура.

– Это хорошо. Ешь, пей и рассказывай, – милостиво предложил Мансур, указывая на остатки своего роскошного ужина.

Черный Кади, из принципа ни к чему не притронувшись, взял пустую пиалу и протянул ее слуге…

А в это время, вернее, одновременно с этим разговором, но через тысячу лет происходил еще один разговор. В старом заброшенном доме из почерневших бревен, покосившемся от времени и вросшим в землю, заседала воровская братия, обсуждавшая причины своих неудач последних двух недель. За кривоногим столом в масляных жирных пятнах, пожженном сигаретами и засыпанным пеплом и остатками еды, сидели трое матерых воров с суровыми пропитыми лицами, хмуро взирая на пустые рюмки. В их желтых, чуть дрожащих пальцах дымились сигареты. Под потолком плавало облако сизого дыма. На продавленном облезлом диване, стоявшем у окна, сидели еще двое, помоложе. Эти отрешенно бросали мелкие монетки, пытаясь попасть ими в банку из-под соленых огурцов. Третий – совсем молодой и красный от негодования – стоял по другую сторону стола. Пальцы его рук то сжимались в кулаки, то вновь разжимались.

– Не кипишись, Мах, – скрипучим сухим голосом порекомендовал ему один из сидевших за столом – жилистый бородач с красными поросячьими глазками и сильно оттопыренными ушами, за что носил прозвище Лопух.

– Да, Мах, дал ты маху, – хихикнул один из сидящих на диване и, прикрыв один глаз, метнул в банку очередную медяшку, но опять промазал.

– Я Макс, а не Мах! – молодой человек был уже на грани нервного срыва. Еще немного, и он готов был кинуться на сидящих за столом и расквасить эти ненавистные ему рожи.

– Да какой с тебя Макс, – отмахнулся от него другой сидящий за столом, взялся за початую бутылку водки и разлил ее содержимое по мутным рюмкам. – Макс – это максимум, а ты даже на минимум не тянешь. Косой прав: был ты Махом, им и подохнешь!

– Да я… – вскипел Макс, подступая к столу. – Да я вас…

– Остынь, сказали же, – Лопух ловко выхватил из-под пиджака нож и воткнул его в столешницу. Рюмки подпрыгнули. – Сявка ты еще. Слушай старших да мотай на ус, когда отрастет.

– Ха! – усмехнулся во весь рот Косой.

– Ты вот тут выступаешь, – продолжал Лопух, поднимая рюмку и разглядывая ее на просвет, – а вот кто завалил нам все дело? На корню испоганил, а?

– Так ведь… – Макс растерянно огляделся, будто ища поддержки.

– Вот именно! – Лопух опрокинул в рот рюмку, поморщился и занюхал рукавом. – Какого хрена, спрашивается, тебя понесло помогать переходить улицу этой старой перечнице, когда ты должен был стоять на шухере?

– Но ведь она…

– Что – она? – Лопух скосил один глаз, пьяно икнув. – Сыча повязали, Батек расцеловался с такси – в реанимации валяется. А ты тут еще выступаешь!

– Но ведь… – Макс искал в себе оправдания, но никак не мог подобрать нужных слов.

– А в прошлый раз? – продолжал Лопух, пыхтя сигаретой.

– Что? – Макс глуповато моргнул, отмахиваясь ладонью от дыма.

– Не помнишь? – прищурился Лопух. – А я вот до сих пор помню! – потер он зашибленный дубиной бок. – Дело на две сотни косых было! А этому идиоту приспичило спереть кошелек и пойти покупать лимонад.

– А чего? В горле ведь пересохло! – попытался оправдаться Макс.

– В горле, говоришь, пересохло? – схватился за ручку ножа Лопух, но вдруг успокоился. – Барыга ушел, а мы как зайцы два часа по городу петляли. Это, по-твоему, как называется?

– Мне не дают развернуться. Проявить себя! – гордо ткнул себя кулаком в грудь Макс. – Все какие-то дешевые роли…

– Слышь, актер! – подал голос сидящий на диване. – Я таких игроков вертел пачками, – он сплюнул на пол и опять бросил монетку. Вновь мимо.

– Помолчи, Косой! – одернул его Лопух.

– А может, я устал быть на побегушках! – выпятил грудь Макс. – Может, я тоже хочу нормального дела!

– А что ты могешь, сявка? – опять поморщился Лопух.

– Я все могу, вот провалиться мне на этом месте!..

Что произошло дальше, никто из воровской братии так и не понял. Пол под молодым человеком внезапно затрещал, и Макс, со вскриком провалился вниз. Ладно бы еще погреб был в доме, так ведь нет – не было погреба, а до земли сантиметров тридцать, не больше. Но Макс ушел в дыру с головой.

– Ха! – опять подал голос Косой, но сидящие за столом лишь недоуменно переглянулись.

– Не понял, это чё было? – спросил хриплым голосом Лопух.

Он вдруг вскочил из-за стола, едва не перевернув его, и бросился к дыре в полу. Остальные тоже повскакивали со своих мест и окружили Лопуха, упавшего на карачки и бестолково ощупывающего землю в дыре.

– Где Мах? – спросил тот, облизнув враз пересохшие губы.

– А-а, нечистая! – всполошился Бурый и кинулся к окну.

Звон разбитого стекла и возня застрявшего в перекошенной деревянной раме тела разорвали гнетущую тишину.

– Слышь, Лопух, – тот, что разливал водку, начал медленно пятиться к двери, – ты как хочешь, а я того… пошел.

– Да, – согласился с ним Лопух. – Мах, видать, накрылся. Линяем отсюда.

Лопух отполз от дыры, поднялся и, отряхнув брюки, почесал затылок.

– Вот что бывает, когда много на себя берешь…

Сколько себя помнил Максим Коротков, ему всю жизнь не везло. Начать с того, что его перепутали в роддоме – это он не сам придумал, это достовернейший факт с печальными последствиями. Нет, сначала ему, конечно, повезло – попал в отличную заботливую семью, где прожил, не дуя в ус, счастливейших четыре года. А потом… Потом жизнь понеслась под откос: в роддоме выяснилось, что семье вручили не того, и он переехал в другой дом, дом ужасов и кошмаров. Мать с отцом пили, не просыхая, нигде не работали и ничего от жизни не хотели. Маленький Максимка целыми днями слонялся голодный, в потрепанной одежонке по улицам, выпрашивая даже не денег, а еду, пока наконец не вмешались те, кому было положено вмешаться с самого начала – органы опеки, и Максимку препроводили в детский дом. Заведение, конечно, чистое и уютное по сравнению с тем свинарником, где он жил последние три года, да и кормили здесь сытно. Одно плохо – собралась там нехорошая компашка, не дававшая никому проходу.