Василий Панфилов - Отрочество 2 [СИ]

– Херр Панкратов, – тщательно выговаривая мою фамилию, подошёл ассистент-фельдкорнет[i], весьма не светски поманив за собой. Пара десятков шагов… жду, пока президент, беседующий с каким-то немцем, явно из офицеров по виду, соизволит обратить на меня своё высокое внимание.

Минута, вторая… пятая… и полное впечатление, што нарошно томит. Вытащив блокнот начинаю делать наброски. Папаша Крюгер очень живописен: мясистое лицо с носом картофелиной, мешки под глазами, окладистая борода на шее при выбритом лице. Подобный типаж очень хорошо смотрится у старых голландских мастеров, и… на карикатурах.

Тишина… но я невозмутимо черкаю в блокноте, внутренне сцепив зубы. А вот задело!

Закрываю наконец, и улыбаюсь, бестрепетно встречая взгляды свитских и самого президента. Ни оправдываюсь, и только киваю этак поощрительно – ну?

– Георгий Панкратов, русский репортёр, – суховато говорит кто-то из свитских на африкаанс.

– Несмотря на юный возраст, успел завоевать признание в репортёрской среде прекрасными, и очень яркими Палестинскими очерками и статьями, – улыбчивый немецкий представитель с офицерской выправкой смягчает ситуацию.

– Палестина, хм… в такие-то годы? Характер! – один из деревенских спутников президента с неуклюжей дипломатичностью вытягивает ситуацию.

– Настоящий бур, – кивает городской африканер, – только немного невоспитанный.

Смешки, и ситуация поворачивается так, будто это я… а, чорт! Всех скопом не переиграть, да оно и не надо – показал зубы… хм, молочные, и хватит.

Улыбаюсь светски, с лёгкой прохладцей, и дядюшка Поль раздвигает в улыбке губы, но глаза – с прохладцей, без тени приязни. Взаимно.

Грызя вечное перо, задумываюсь над статьёй. Писать, как требует публика, чрезвычайно не хочется, но…

… кидаю полный отвращения взгляд на телеграмму от Посникова.

«– Московская наша публика решительно настроена в пользу буров, воспринимая чужую войну своей, едва ли не народной…»

Остальные телеграммы – как под копирки. Статьи в русских, европейских, немецких газетах… Благородные буры, подлые англичане…

Единственные различия в подаче материала. Репортёры, тяготеющие к описательству, с чувством кропают многостраничные опусы о патриархальной, библейской простоте нравов, их глубокой религиозности. Иные, мнящие себя военными экспертами или политиками, принимаются рассуждать о стратегии и тактике, обличать британскую политику и трусливое невмешательство своих правительств.

А я – не хочу. Нельзя сказать, што вовсе не сочувствую бурам, но…

– Война была равна, сражались два говна, – бормочу вслух и оглядываюсь – не слышал ли кто?

Мишка, ети его, по какой-то непонятной мне причине очень серьёзно воспринял чужой для нас конфликт. Притом, што вовсе уж неожиданно, сторону самых упёртых…

«– Упоротых»

… кальвинистких радикалов, считающих эту войну не иначе как войной с Антихристом. Всколыхнулось у брата староверческое, вбитое на подкорку в глубоком детстве. Я было высказался… и получил полный обиды взгляд, два дня не разговаривали. Так вот бывает. Я бы ещё понял, если бы он просто поддался военному угару вообще, но идти против религиозных чувств не хватает ни решимости, ни што главное – знаний.

Посещает теперь собрания, проповеди, исступлённо учит язык, и ищет старательно общее у африканеров и староверов. Находит, как не найти… особенно если искать некритично, отбрасывая несообразности. Его привечают, выделяют из других иностранцев. Не все, далеко не все… но и этих достаточно, штобы я чувствовал себя препаршиво.

Вот чую, со дня на день вступит Мишка в одну из бурских или волонтёрских коммандо, и поедет на войну, которая стала для него – священной.

Буры… чего стоит закон, разрешивший наёмным кафрам пьянствовать (!) на рабочем месте, притом – исключительно в том случае, если кафры работали на чужаков-уитлендеров. И таких законов – десятки, один нелепее другого.

Петиция о необходимости реформ, и вполне дельные предложения оных, подписанные тридцатью пятью тысячью уитлендерами, отвергли на основании письма, подписанного девятьсот девяносто тремя бурами. Причём последние, в отличии от уитлендеров, не утруждали себя какой-то логикой, а просто – «не позволим!» И не позволили.

Завоеватели, пришедшие в эти места несколько десятилетий назад, рабовладельцы – не юридически, но фактически, буры никак не выглядят невинными жертвами. Но англичане… нет, не лучше, ничем не лучше. К тому же их слишком… слишком. Заполучив себе эти земли, они станут ещё богаче, ещё сильней, а остальные страны, соответственно – слабей. А это чревато очередной Большой Войной.

Все это если не понимают, то чувствуют нутром, от того и накал страстей в Европе – бешеный. Все почти европейцы воспринимают этот акт агрессии болезненно – не обычной колониальной войной, а будто вторгаются и отчуждают земли у них лично. Земли отцов.

В Британии – напротив, небывалый подъём шовинистического патриотизма. Одобряется любое действие властей, а буры заочно признаны белыми дикарями, отличающимися от кафров только цветом кожи. Дикари.

«– Недочеловеки»

Снова грызу перо… и принимаю компромиссное решение: писать так, будто я этнограф. Без восторженных реплик в ту или иную сторону, без…

… а как же хочется! Хлёстко! Едко! Фельетоном! Ну или хотя бы – нормальные статьи, в меру критичные, в меру язвительные – как это принято в нормальных странах. Но не поймут. Пока не поймут. Патриотический угар. Значит…

… буду вести дневник.

– Взяли! – восторженный Мишкин вопль совпал со стуком настежь распахнутой двери, врезавшейся в дверной косяк, – меня взяли!

Брат возбуждённо забегал по комнате, совершенно невменяемый, и я едва успел захлопнуть дневник, подложив промокашку вместо закладки.

– В Мафекинг, – остановившись, он посмотрел на меня сияющими глазами, – на помощь отрядам генерала Кронье. Он сам, правда…

– Я с вами… – и брат налетел на меня, затряс, заобнимал… и стену начавшегося было отчуждения прорвало, – … как репортёр.

– Я понимаю, – закивал Мишка отчаянно, – я… просто рад, брат. Што мы… ну… как и раньше!

Оседлав лошадей, приобретённых через нашего любезного хозяина, мы направились договариваться с Морелем, отряд которого расположился вдоль железной дороги. Большой, явно старинный полотняный шатёр, служащий жилищем командиру, а заодно и штабом фельдкорнетства, украшен четырёхцветным флагом Претории. Вокруг палатки и фургоны, среди которых видны женщины и дети.

Многие буры воспринимают войну как Великий Трек[ii], путешествуя на фургонах всем семейством. Знаю уже о том, но видеть бегающих ребятишек и чинных бурских женщин, расхаживающих по военному лагерю и занимающихся вполне мирными делами, дико. Позже эта привычка им аукнется… наверное. Пока же период побед и головокружения от успехов, и английские отряды кажутся многим не опасней кафров.