Олег Кожевников - Император [litres]

Я с сочувствием взглянул на барона, у которого на глазах разрушился один из постулатов церемонии венчания на царство нового императора. Всё должно быть как в старину – царь обязан в день коронации передвигаться в карете или верхом на богато убранной лошади, а тут новомодная штучка – автомобиль. У многих истинно православных автомобиль считался порождением дьявола. И помазанник Божий в такой святой день должен держаться подальше от вонючего дьявольского порождения. Этими словами барон убеждал меня в день коронации для переезда из Гатчины воспользоваться семейной парадной каретой. А я убеждал его, что сейчас новые времена и на такие большие расстояния все коронованные особы Европы передвигаются на автомобилях. Чем же русский царь хуже европейского монарха? Но зацикленного на традициях барона Штакельберга я так и не переубедил, пришлось пообещать прибыть в Зимний дворец в карете, как поступали цари из династии Романовых. То есть получалось, я обещал в этот день пользоваться в поездках только каретой или верховой лошадью, а на самом деле меня возят в автомобиле.

Вот какие мысли у меня возникли, когда я увидел барона. Чтобы объяснить поборнику традиций, почему я в день коронации передвигаюсь на автомобиле, я рассказал барону о нападениях террористов сначала на императорские кареты, которые в настоящий момент обезображены пулевыми пробоинами. А одна залита кровью моего адъютанта, который героически погиб в этом бою. Террористы не успокоились и ночью напали на мою резиденцию, но встретили достойный отпор. Каретам опять досталось, и теперь они совершенно не пригодны к использованию. Пришлось ехать на церемонию в автомобиле, а не в карете. Мой рассказ произвёл должное впечатление на обер-церемониймейстера двора, и барон Штакельберг начал меня успокаивать и говорить, что, несомненно, Михаила Второго охраняет сам Бог, и Провидение указывает, что в традицию венчания на престол нужно вводить новый элемент – передвижение венценосца на автомобиле. Услышав такие слова от обер-церемониймейстера, я поменял о бароне мнение. Раньше мне казалось, что эту покрытую мхом традиций скалу не сдвинуть никакими аргументами, а оказалось, что барон вполне вменяемый человек и адекватно воспринимает сложившиеся обстоятельства. Решив вопрос, что на церемонии, даже в Исаакиевский собор, Михаил Второй поедет на автомобиле, а не будет ждать, когда из Царского Села пригонят парадную царскую карету. Обговорив с бароном ещё несколько вопросов, я приказал стоявшему невдалеке командиру Ингушского полка подчиняться по вопросу построения сопровождающих автомобили кавалеристов барону Штакельбергу. После чего, не обращая уже никакого внимания на поднявшуюся суету, забрался в «Паккард». Решил больше не устанавливать свои правила, а стать настоящим оловянным солдатиком и, пускай механически, делать всё, что положено по этой овеянной временем церемонии.

Пока стояли, ожидая отмашки барона Штакельберга, я ещё раз проинструктировал водителя двигаться по городу не более семи миль в час (по спидометру «Паккарда»). При такой скорости лошади будут двигаться спокойно, а публика, которая, несомненно, соберётся посмотреть на кортеж императора, будет в восторге. Закончив давать инструкцию Григорию, я окончательно успокоился и, сказав Кацу, чтобы меня ничем не отвлекал, занялся аутотренингом. Начал забивать все эмоции глубоко внутрь, чтобы наверняка превратиться в нечто похожее на киборга, выполняющего заложенную в него программу. Мерное, неторопливое движение автомобиля весьма этому способствовало.

Когда «Паккард» остановился напротив парадного входа в Зимний дворец, я уже довёл себя практически до состояния зомби. В душе были пустота и равнодушие. Предстоящая церемония совершенно не волновала. От Михаила осталась только внешность и знание того, что нужно делать в определённый момент времени. Одним словом, остались одни механические функции вступающего на престол монарха. Казалось бы, при таком объекте для проведения прописанных действий не должно быть никаких отступлений от прописанной церемонии, но они всё равно начали происходить. Барону Штакельбергу приходилось всё время быть настороже и не удаляться от Михаила дальше, чем на пару шагов, чтобы при моих неверных действиях вовремя направить главное лицо церемонии в нужное русло. И я под воздействием самовнушения безропотно ему подчинялся.

Подчинялся-то я подчинялся, но когда барона рядом не было, моё ничего не соображающее тело могло сотворить какую-нибудь глупость. Вот, например, когда мы только что подъехали к парадному входу в Зимний дворец и я выбрался из «Паккарда», то почему-то не сразу направился к широко распахнутым дверям с застывшими рядом с ними часовыми в парадной гвардейской форме, а повернулся к стоящему в отдалении народу и начал быстро-быстро выписывать рукой кресты. А когда попытался выкрикнуть лозунг – «победа будет за нами», – вставший передо мной Кац не дал этого сделать и буквально выдавил меня со столь понравившегося мне места. А потом ему на помощь пришёл барон Штакельберг, и они вдвоём всё-таки убедили оловянного солдатика выполнять вложенную в него программу. Этот киборг настроен был весьма доброжелательно и несколько раз порывался пожать руки понравившимся особам, но барон Штакельберг не давал мне уподобиться американскому президенту. А мне почему-то в некоторые моменты так этого хотелось. Вообще-то это восторженное, ничего не понимающее состояние для прохождения всех положенных этапов этого мероприятия было благом. Если бы не это состояние, я бы точно за этот день свихнулся. Нормальному неподготовленному человеку невозможно было чётко выполнить все предложенные бароном Штакельбергом действия. Но я всё-таки выполнил намеченный бароном обряд помазания и венчания на царство Михаила Второго. У Исаакиевского собора в семнадцать десять после окончания службы я уселся в «Паккард» уже в новом качестве – легитимного императора России.

Легитимность не изменила моего состояния – как был оловянный солдатик с холодным сердцем и равнодушием к окружающей обстановке, так и оставался. Не трогали меня ни восторженное поведение толпы, ни выправка гвардейцев, ни звуки артиллерийских залпов. А ведь именно в мою честь раздавались эти залпы. Только один раз в моей душе прорезался какой-то живой росток. Это когда я вышел из собора, подошёл к толпе, сдерживаемой гвардейцами, и стал бросать в неё подсунутые бароном Штакельбергом серебряные полтинники. Народ тогда смял гвардейцев и начал собирать эти деньги, а ко мне подбежала какая-то экзальтированная дама, бросилась на шею и буквально присосалась к моим губам. Максим и Силин еле смогли её от меня оторвать. Вот этот жаркий поцелуй и начал разрушать плод моего аутотренинга. Конечно, не сразу ко мне возвратились ощущения живого человека. Но когда мы вернулись в Зимний дворец на торжественный приём в честь коронации и наконец, от меня отстал барон Штакельберг, я начал оттаивать ещё быстрее. Уже появился вкус к жизни. Я начал совершать осмысленные действия и даже начал изредка шутить. А вершиной этой осмысленной деятельности явились две мои речи. Одна перед дипломатами, которые были приглашены на торжественный приём в Зимнем дворце, а вторая – перед наиболее важными представителями общественности, включая самых ярких депутатов Думы и редакторов крупнейших столичных газет. Перед иностранными дипломатами я подчеркнул преемственность власти и то, что война будет вестись Россией до победного конца. Впрочем, от нового императора, бывшего до этого генерал-лейтенантом, командиром корпуса, который блестяще провёл операцию по захвату важнейшего стратегического пункта – города Ковель, таких слов дипломаты ожидали. Но мой брат Николай Второй, с которым мы успели пообщаться ещё перед поездкой в Исаакиевский собор, посоветовал это заявить перед послами союзных государств. Оловянный солдатик, которым я тогда был, воспринял этот совет как руководство к действию. И при первой возможности выполнил это пожелание. Ведь ещё ночью я себе внушил, что если такие люди, как Кац, барон Штакельберг или Николай Второй во время церемонии скажут, что что-то требуется сделать, то этот совет на пользу дела и его требуется выполнить. Именно эти трое были кровно заинтересованы, чтобы церемония прошла гладко, без всяких срывов и проблем. Будучи даже в неадекватном состоянии, советы других людей я бы игнорировал. Совет выступить перед представителями общественного бомонда дал мне Кац. Он почувствовал, что я прихожу в норму и наступила очень удобная ситуация, чтобы Михаил Второй объявил свой первый указ монарха. И, конечно, он касался отмены сухого закона. Мы с Кацем долго над ним думали и готовили текст, так что я заучил его наизусть. Наверное, поэтому смог произнести довольно заковыристый текст перед большим скоплением народа. Как только я его озвучил, Кац махнул кому-то рукой, и в зал начали вносить подносы, заставленные бокалами с шампанским. К этому событию мой друг подготовился качественно, ведь кроме закупки спиртных напитков он организовал пропаганду шёпотом за отмену этого закона. И то, что царь своим первым указом должен дать право народу самому решать – пить или вести здоровый образ жизни. Мы с Кацем, были, конечно, за здоровый образ жизни, но из истории знали, что искусственным образом, через законы, заставить народ прекратить пить алкоголь невозможно. Эксцессы будут гарантированы – в России это крайнее озлобление народа, во многом благодаря которому большевики смогли прорваться к власти, и как умные люди отменили к чёртовой бабушке этот сухой закон, а в США это бутлегерство и усиление мафии, и в конце концов этот весьма легкомысленный закон был тоже отменён.