Александр Башибузук - Князь Двинский

Среди моих дружинников и ратников Ярославского обошлось без смертей и тяжелых ранений — свое слово сказали боевой опыт и выучка, а вот копейщики Хансенса… С ними все гораздо хуже: пятнадцать человек убитых, шесть умерли от ран сразу после боя и еще шестеро очень тяжелых, практически без шансов выжить. Несколько ратников под большим вопросом. О легко раненых не говорю — их больше половины.

Правда ганзейцев мы вырезали практически всех. Из шести сотен наемников уцелела едва ли десятая часть. Несколько человек ушли в лес, но всех их там выловили лопари. После того как раненых добили, в плену оказалось всего семьдесят человек. Вон, сидят спутанные сыромятными стяжками, ждут своей судьбы.

Но мне от этого ненамного легче, потому что все эти, пускай даже мизерные, по соотношению с ганзейцами, потери, все равно ложатся тяжким грузом на сердце. Именно я повел ратников в бой, мне они доверили свои жизни, но уберечь их я так и не смог.

Хотя, все это лишняя хрень, которую надо гнать из головы. Любое сражение, пусть даже победное — это прежде всего торжество костлявой старухи с косой. Так было и так будет всегда. И никто не в силах этого изменить.

Я взглянул на начинающее темнеть небо, поручил Буяна ратникам и пошел к своим. Битва закончилась уже к вечеру, пока собрали своих мертвых и трофеи, начало уже смеркаться. Поэтому решил дать отдохнуть людям, а домой отправляться только поутру. Но приказал перебазироваться на полверсты в сторону, чтобы не мешать зверью пировать.

Неожиданно, со стороны импровизированного лазарета донесся сильный шум.

— Ишь что удумал, поганый латинянин… — заглушая стоны раненых, гневно вопил чей-то высокий, совсем молодой голос. — Слышь, не замай…

На подстилке из лапника, в рядок лежали раненые, а одного из них, стоя рядом на коленях и тыкая в сторону Августа с монахами фальчионом, закрывал своим телом, кто-то из латников Хансенса.

— В чем дело? — спокойно поинтересовался я, хотя сам уже все понял.

Чего тут непонятного. С тяжелоранеными, с теми, кто уже не жилец, в наше время лекари поступают очень просто — безболезненно отправляют на тот свет. Но, подобное, не всегда находит отклик у товарищей или родственников раненых, особенно у молодых рекрутов. Вот и здесь, похоже тот же случай.

— Княже! — латник обернулся и не вставая, несколько раз поклонился мне. — Ивашка я, Трофимов сын. Милости прошу княже! Петюньку забить хотят проклятущие, как же это так?

— Сир… — принялся объясняться Август.

— Пока помолчи, — я присел рядом с латником. — А ты говори.

— Княже! — продолжал надрывать тот. — Как же так, ить живой он еще! Как можно…

Я приподнял край попоны, которая прикрывала раненого. Низ его живота был прикрыт окровавленными тряпками, а сам он находился в беспамятстве, но даже в бессознательном состоянии, скрежетал зубами и стонал от боли. Н-да… все ясно. Проникающее в брюшину, скорей всего поврежден мочевой пузырь. Шансов — нет.

Но для проформы поинтересовался у лекаря:

— Что с ним?

— Копейный удар в пах… — тихо ответил медикус. — Все разорвано внутри. Я приглушил боль настоем мака, но шансов никаких. А оказать милосердие, не дает этот…

— Свободен, сам разберусь, — я жестом отправил его и обернулся к латнику. — Кто он тебе?

— Дык, погодок, вместе с малолетства! — обрадованно зачастил Иван. — Как брат мне. Всегда вместе, вместе и к тебе на службу записались. Как же можно, княже, живого еще человека забить. А бился он хоробро, аки волк, вот правду молвлю. Оборони, окажи милость…

— Обороню, а что дальше?

— Дык… — латник растерялся. — Дык, оклемается… можить…

— Уже не оклемается, Иван… — я покачал головой. — К утру он умрет. Будешь сидеть рядом и наблюдать, как он мучается?

Латник понурился и смолчал.

— Ему сейчас больно, очень больно. Ты даже не можешь представить как, — не повышая голоса, продолжил я. — А через час станет еще хуже, даже настой перестанет помогать. Хочешь посмотреть, как это? Ну что же, смотри.

— Княже… — Иван неожиданно ткнулся головой мне в плечо и разрыдался. — А что же делать, подскажи…

— Для таких случаев, при мне всегда вот этот клинок, — я одной рукой приобнял парня, а второй достал из ножен и показал ему мизерикорд. — Он называется «милосердие» и предназначен для того, чтобы нести избавление от мук.

— Прости княже, а приходилось уже… — Иван оттер рукавом слезы и заглянул мне в глаза.

— Да, приходилось, и не раз. И я очень надеюсь, что, когда придет моя пора, тот кто рядом, поступит точно так же. Мы ратники, наша жизнь сплошная смерть, но иногда, убивая, можно помогать. Держи…

— Я… я не могу… — отчаянно мотая головой, горячо зашептал Иван. — Грех, грех ведь…

— Это не грех, сынок. Это милосердие… — я приставил острия клинка, чуть повыше ключицы раненого. — Берись, сделаем это вместе.

Латник вздрогнул, словно ему вложили в руку змею, но сжал пальцами рукоятку.

— Чуть наклони… — я положил руку поверх его ладони. — Осталось только нажать, вот так, сверху вниз.

— Ему… ему будет больно?

— Нет. Давай…

Кинжал с легким хрустом по гарду погрузился в тело раненого. Петр сильно дернулся, но сразу обмяк. На его уже мертвом лице расплылась блаженная улыбка.

— Вот видишь, сынок… — я прижал к себе Ивана и взлохматил ему волосы на голове. — Все уже закончилось. И молись о том, чтобы, когда тебе придется умирать, рядом нашелся человек, которые поможет тебе уйти. А теперь можешь поплакать, станет легче. И не стыдись, не надо, все плачут… абсолютно все…

Оставив латника возле трупа друга, встал и пошел к костру, возле которого сидели ближники. Немилосердно хотелось надраться до поросячьего визга.

Взял свою флягу, встряхнул ее и сразу отбросил в сторону:

— Вылакали все, стервецы?

— Дык, а что там пить то было, княже… — возмущенно вскинулся Ярославский и покачнулся. Отто попытался удержать воеводу, но не справился и завалился вместе с ним. Хансенс полез им помогать, но запнулся и тоже рухнул.

— Тьфу, уроды… — беззлобно выругался я, отпихнул ногой бесчувственное тело улакавшегося вусмерть Пёдра, сел сам и заорал в темноту: — Август, мать твою, мигом сюда. Тащи спиритус, медицинская твоя душа…

Но прежде чем лекарь явился, из темноты вынырнули два ратника Петра Детины, вместе с самим урядником. Они притащили с собой на ремне, связанного в локтях дородного бородатого мужика, в одном исподнем.

— Вот он, тварюка, княже, — Детина подбил толстяку ноги и поставил его передо мной на колени. — Ванька Дема, значится, тот что фрязей привел. Хоронился под мертвыми, падаль, еле сыскали. Что прикажешь делать с оным?

— Помилуй, боярин… — гнусаво завыл толстяк. — Заставили мя, не по своей воле…