Роман Буревой - Все дороги ведут в Рим

– Она в самом деле не виновата, – подтвердил Элий. – Нашла папку с именами своих родителей и с резолюцией: «арестовать». И хотела их предупредить. Любой на её месте поступил бы так же.

– Кто пустил её ко мне в таблин?!

– Я… – выдохнул Гет.

– Эта папка украдена из Бенитова стола. Я предупредил всех, кто был в списке. А твоих родителей – лично! Они уехали! Надеюсь, они уже в Альбионе!

– Но она же этого не знала! – напомнил Элий.

– А как я ей мог это сказать?! Она ж дурёха. Она бы первая меня и подставила под удар.

– Просто сказать, и все. Почему ты ей не доверяешь?

– А может, она шпионка и подослана Бенитом? Если бы я всем доверял, то давно бы был трупом. Ты хоть думаешь иногда, Марго, прежде чем что-то сделать? Что ты молчишь, а?

«Хорошо бы умереть, – вновь подумала Маргарита. – Тогда бы Постум меня пожалел. Сейчас, прямо в машине, потерять сознание. Говорят, Диоген задержал дыхание и умер…»

Ей невыносимо захотелось, чтобы Постум её пожалел. Она попыталась задержать дыхание и… Ничего не вышло. Губы сами собой открылись, и она судорожно вдохнула.

– Что с ней? Исполнители оттрахали?

Какой злой у него голос. Или не злой? Или он только пытается быть злым?

– Один из исполнителей ударил её в бок.

– Только и всего? Она же живучая, как кошка. Такие не погибают.

Да, шансов у Маргариты на жалость не было: сейчас Гет был куда достойнее жалости, чем она.

Потому что Гет умирал. Он и сам понимал это.

– Я думал… бессмертие – это долго… а все кончилось… в один миг… – пробормотал змей. – Я был неважным воспитателем… Август… Но старался. Я даже открыл тебе пару гениальных тайн. Гении для того и созданы, чтобы сообщать людям подслушанные у богов тайны. Что будут делать люди, когда все гении вымрут? Кто откроет им тайны этого мира? Прости, мой мальчик… у меня не было пальцев, чтобы погладить тебя по голове. Поэтому все, что я мог сделать, это треснуть тебя хвостом пониже спины. А сейчас и этого не могу… хвост не слушается.

– Гет… – Постум одной рукой поддерживал голову змея, а другой зажимал себе рот, чтобы не разрыдаться.

– А вот это глупо. Все-таки мы неплохо провели кое-кого… А? Только чуть-чуть перемудрили. Но, к сожалению, гении не могут отличить предателей от друзей. В этом мы схожи с людьми. Я ещё должен покаяться перед тобой. Рассказать об одном обмане. На самом деле я соврал, что убил Крула. Он сам окочурился – подавился ветчиной и окочурился. Такие подлецы почему-то всегда умирают сами. Просто боги никому не хотят уступить удовольствия с ними поквитаться.

Гет помолчал немного. Собирался с силами. Подивился, как мало сил осталось в его огромном теле.

– У меня одна просьба к тебе… мой мальчик… когда я умру, сделай из моей платины себе амулет… и тогда я буду рядом с тобою. Всегда. Буду твоим гением… я прежде ревновал к Гэлу. Потому как Гэл – проходимец. А я… идеалист, несмотря на всю свою толщину. Старый идеалист, Постум, ведь ты это знал! Я только притворялся киником. Поверь, мой мальчик, с высоты прожитых лет могу сказать точно: киником быть просто. А идеалистом – трудно. То есть глупым идеалистом ещё проще, чем киником, а вот умным идеалистом – куда как тяжело. Знаешь, я начал диктовать Хлое свои философские заметки. Я их озаглавил «Заметки гения». Написал семь страниц. Эх, если бы я меньше времени пропадал на кухне, то успел бы надиктовать куда больше. Но ведь я думал, что спешить некуда. А оказалось – времени-то уже и нет.

Глаза Гета вновь затянуло плёнкой. Он ещё дышал. Его огромное тело ещё пыталось бороться со смертью.

Ещё целую минуту он здесь… ещё минуту… и ещё… Такие минуты Элию всегда представлялись бесполезным состязанием жизни и смерти. В этих минутах весь парадокс жизни. Как в погоне Ахиллеса за черепахой. Черепаха – жизнь. Ахиллес – смерть. Жизни только кажется, что Ахиллес не может её догнать. Она ползёт и ползёт, уверяя себя, что Ахиллес никогда её не настигнет. Потому что она выбирает точкой отсчёта себя. А это неверно, неверно, неверно. Шаг – и Ахиллес догнал черепаху. Хрясть – и раздавил мощной пятой.

Пурпурная «трирема» затормозила возле приёмного отделения Эсквилинской больницы. Медики уже спешили к ним.

– Это мой личный гений! – заорал Постум, выскакивая из машины. – Если спасёте, я подарю миллион.

– Миллион? – простонал Гет, пытаясь приподнять плоскую голову. – За что?..

Императора узнали. Уже все, кто был свободен, суетились возле его «триремы». Гета уложили на носилки и повезли. Освещённые голубоватым светом двери приёмного отделения казались вратами в Аид.

Постум побежал за носилками Гета. Медики его отстранили. Стеклянные двери захлопнулись. Элий приковылял следом и остановился рядом с сыном. Пурпурная туника императора была покрыта пятнами платины и крови. Впрочем, кровь на пурпуре почти не заметна – просто ткань сделалась чуть темнее. А следы платины образовали причудливый узор. Будто кто-то час за часом вышивал белой сверкающей нитью тунику императора. Почудился Элию в этом узоре какой-то совершенно невозможный пейзаж – горы на горизонте, пропасти, облака, и растения, которых-то и в природе нет, свивают ветви друг с другом. Чем-то напоминает наряд триумфатора. Элий всмотрелся, и иллюзия пропала. Но тут же вдруг возникла в платиновом оттиске усмехающаяся фантастическая харя, похожая на морду самого Гета. Элий посмотрел на свои ладони. Они тоже были все в крови и в платине, как и его нижняя туника. И ему досталась частица этого кровавого триумфа.

Их провели внутрь – не в операционную, конечно, а в небольшой атрий рядом.

Постум расхаживал взад и вперёд, изредка бросая взгляды на Маргариту, что свернулась калачиком в углу на ложе. Та всякий раз ёжилась под взглядом императора. Кто-то из медиков дал ей пакет со льдом, но все равно скула распухла, и глаз заплыл от удара исполнителя.

Стеклянные двери распахнулись, и вышел медик. На его зеленой тунике – кровь и сверкающая платина. Следом к ним вышла медичка, принесла чистые туники и полотенца.

– Пройдите в бани и смойте с себя кровь, – попросила она.

– Я должен узнать, что с Гетом, – запротестовал Постум.

– Операция будет длиться долго. Вы успеете.

Бани были устроены по всем правилам. Кальдарий и при нем лаконик. Парильня затянута густым паром так, что выложенные из кусочков смальты пальмовые листья на голубом фоне едва проглядывали на потолке. Посетителям казалось, что они сидят у горячего источника, и клубы пара застилают настоящее синее небо, и зеленые метёлки пальм колышутся. Постум посмотрел на изуродованное тело отца и внутренне содрогнулся.

– Страшно? – спросил Элий. – На самом деле не так уж и страшно. Не все отметины я получил сразу. Набирал потихоньку, как нумизмат свою коллекцию. Жизнь долгая, поразительно долгая. Но при этом коротка, как миг. Так что цени время, мой мальчик. Живи, как советовали древние: как будто каждый день последний.