Роман Буревой - Все дороги ведут в Рим

– Седые комары! Совсем сдурели! Макрин! Какой, к Орку, Макрин! Вы же всех погубите! Император, спаси! Император!

Несколько человек в чёрных туниках двинулись к ветерану, рассекая толпу. Взметнулась рука. Сверкнуло лезвие. Короткий хрип – и человек, захлёбываясь кровью, рухнул на пол. Крики ужаса, проклятия, визг. Сенаторы, сидевшие в первых рядах, кинулись на пол, пытаясь забиться под кресла. У дверей началась давка – люди с форума пытались прорваться в курию, чтобы узнать, что там происходит, хотя радио транслировало заседание сената, и голоса разносились по всему форуму. Свидетели убийства рванулись вон из здания. Крики людей, затоптанных и раздавленных, доносились даже в зал заседаний. И вся эта фантасмагория была раскадрована высверками фотовспышек.

Вигилы бездействовали. Несколько исполнителей дрались с ветеранами-легионерами.

Бенит усмехнулся в лицо юному императору:

– Вот первые плоды твоей глупости, мой мальчик. Первые трупы. Так что ступай-ка лучше в Субуру. С девками ты обращаешься лучше, чем с сенаторами.

– Пусть сенаторы проголосуют по кандидатуре Макрина, – потребовал Август.

– Хорошо, – Бенит удовлетворённо кивнул. – Проголосуем. Но запомни: ты сегодня мне очень не понравился.

Порядок был кое-как восстановлен, отцы-сенаторы выползли из-под кресел и заняли свои места. Кандидатуру Макрина поставили на голосование. «За» – четыреста один голос. Постум усмехнулся. А кто говорит, что один человек ничего решить не может? Один голос – и Макрин утверждён.

Власть – это всегда мистерия безвыходности. Вернее, выход один – в безумие и беззаконие.

Август поднялся и вышел из курии, не дожидаясь конца заседания. Ликторы с трудом прокладывали ему дорогу в толпе. Репортёры все ещё суетились вокруг. Август ничего не сказал. Вместо него охотно ответил знаменитый писатель Неофрон:

– Бенит, конечно, мелок, но он всегда уважал армию. И я уважал его – до сегодняшнего дня.

«Как хорошо было бы, – подумал Постум, – если бы меня сейчас убили. Мне бы не пришлось переживать эти мерзкие тошнотворные, отвратные, грязные, фекальные минуты…»

Ему казалось, что его сейчас вырвет.

Из курии император явился мрачнее тучи. Ожидалось, что молнии враз ударят и испепелят все вокруг. Так и вышло. Гроза разразилась. Забегали слуги, на кухне возникла краткая паника. Лишь преторианские гвардейцы, охранявшие Палатин, оставались невозмутимы. Ясно было, что Август устроит очередную попойку и будет дебоширить до утра. Обо всем этом было тут же доложено соглядатаям Аспера и Макрина. Бениту эти сведения не поступали: они были из рядовых.

И вскоре в триклинии началась шумная и безобразная пьянка. Позвали мимов, но через час актёры были изгнаны. Буйству Августа не должно быть лишних свидетелей – этот принцип свято соблюдался на Палатине.

Незадолго до полуночи вся компания с пьяным пением вывалилась из дворца – как знакома была эта сцена гвардейцам – и принялась грузиться в пурпурную «трирему». Но тут из покоев Августа выбежал Квинт, пьяный лишь наполовину, и путано принялся объяснять, что Гету плохо и змей вот-вот откинет хвост. Да, именно хвост, поскольку копыт у него нет. Крот кинулся звонить в «скорую», остальные, спотыкаясь и плача, побежали обратно – выносить Гета. Вскоре вся компания явилась вновь, на руках их, стеная самым жалостливым образом, висел огромный, весь туго спелёнатый бинтами змей. Тут и «скорая» подкатила. Змея загрузили в машину и увезли в сопровождении Гепома. Постум залился пьяными слезами и кинулся Философу на грудь. Потом завопил уже вовсе бессвязное и погрозил чёрному небу кулаком.

– Куда мне идти?! Куда?! – кричал Август, обращаясь к небу.

– В Субуру, куда ж ещё? – подсказал Крот.

Ничего подозрительного в этой сцене не было, хотя от неё сильно отдавало театром. Подозрительным было другое: в Субуре император не появился. Осведомитель Макрина так и не видел императора этой ночью в «Медведе». Но агент не доложил об этом начальству, потому как ему не сообщили, что Август покинул Палатин.

А пурпурная «трирема» каким-то чудом исчезла с улиц Города. На три потрёпанных авто, выехавших порознь через Аппиевы ворота, никто не обратил внимания. Авто мчались по Аппиевой дороге, не снижая скорости. Каждый дорожный патруль мог оказаться ловушкой. Каждый раз, завидев постовых на обочине, Постум клал ладонь на рукоять парабеллума. Он не знал, будет ли стрелять. И сможет ли стрелять. Все зависело от того, раскрыт ли их маленький маскарад. Элий, в отличие от Постума, был абсолютно спокоен. Порой с ним бывало такое: ощущение своей немыслимой силы и предчувствие удачи, победы. Сейчас был как раз такой миг.

Они уже миновали Тарацину, и здесь их остановили вигилы.

– Не останавливаться! – приказал император Кроту, – Мчи!

– Останови, – возразил Элий. – Иначе нас прикончат.

– Все равно прикончат.

– Нет. Это вигилы.

– Ладно, тормози.

Авто императора и его спутников остановились, но на дорогу вышел один Элий. Немолодой вигил подошёл к нему, направив луч фонарика в лицо.

– Слава Вулкану! – приветствовал его Элий.

– Ты что, вигил?

– В прошлом. Два года служил в молодости. У меня был выбор: Второй Парфянский или служба в вигилах.

– И ты выбрал «неспящих»? – недоверчиво хмыкнул вигил.

– Именно.

Пожилой охранник погасил фонарик, помолчал.

– До самых Митурн на дороге нет исполнителей. Пока. Так что поторопись… Элий. Да защитят тебя Вулкан и Геркулес.

Исполнители всполошились лишь тогда, когда в кладовых нашли четырех связанных осведомителей, да ещё один отыскался в бельевой: этому досталось больше, парень получил удар тупым предметом по голове и валялся без сознания. Кинулись обыскивать покои Августа и прежде всего триклиний. На дне кратера и в бутылках нашли лишь воду и сок. Вся эта пьянка, вопли и пьяные слезы были сплошным лицедейством.

Но это открытие ничего уже не меняло: Август со своими спутниками уже добрался до Митурн. Авто выехали прямо на набережную. Линкор «Божественный Юлий Цезарь» стоял на рейде. Офицер с линкора расхаживал по набережной и курил. Машина Постума остановилась в нескольких футах от того места, где пришвартовался катер. Беглецов тут же доставили на борт. На линкоре подняли императорский виксилум, и «Божественный Юлий Цезарь» вышел в Тирренское море.

С борта линкора Август послал радиограмму Бениту:

«Неотложные государственные дела заставили меня отбыть из Рима».

Август порой бывал слишком самоуверен, доверяясь своей гениальной четвертушке. В этом была его сила и слабость. Одновременно гений и человек, он сам нашёптывал указания своей человеческой сущности.