Елена Ершова - Рубедо [СИ]

— Какая поразительная… бесцеремонность! — давясь словами, заговорил он, ненавидя сейчас и жену, и ее служанок, и все, на что ни падал взгляд: массивные вазоны с лилиями, картины в игривых рамах, цветные подушки, статуэтки, забытую в кресле вышивку. — Вы видели, который час? У нас сегодня гости… Герр посол устал с дороги и хотел бы отдохнуть. Я пытаюсь читать, в конце концов! — и, поймав улыбчивый взгляд служанки, сорвался на фальцет: — Все вон! Живо!

Женщины подхватили юбки и порхнули из комнаты. А Ревекка осталась.

— Друг мой! — сказала, поднимаясь. — Не сердиться, да? Я собралась пить сырой яйцо, чтобы делать голос чистым и красиво. Я знать, вы любитель музыки!

— Ненавижу музыку, — дрожа, ответил Генрих. — Уж точно не вашу.

— Да-а? — брови Ревекки обидчиво изогнулись. — Но его величество Карл Фридрих ценить мой игру! Он сказал: «Сударыня, вы крайне усердны!»

— То была вежливость, не похвала, — со злой радостью Генрих отметил, как по щекам Ревекки поползли красные пятна. — Вы играете ужасно. И поете тоже.

— Коко… — Ревекка заломила руки и подалась навстречу. Ее глаза, округлившиеся и блеклые, набухли слезами. — Я желать сюрприз… вам и вашей матушке!

— Моя матушка считает вас пустоголовой курицей! — резко оборвал Генрих, отпихивая супругу. — И я полностью разделяю ее мнение, потому что вы глупы! Несносны! Никчемны!

Не скрывая раздражения, смерил ее сверху вниз, отмечая напудренное, но не ставшее от этого ни моложе, ни привлекательнее лицо; подвитые по устаревшей моде кудри; прыгающие влажные губы… Он целовал их той ночью? Спаси, Пресвятая Дева! И эти нескрываемые слезы, и эта покорность разозлили Генриха, и захотелось сделать еще больнее.

— Не трогайте больше фортепиано, — глухо сказал он. — Это семейная реликвия. И не смейте петь! Вы делаете это хуже ослицы, — вышагнув за порог, подумал и добавил: — И танцуете как верблюд!

Только потом захлопнул дверь.

Из-под перчаток — сноп искр. Под ногами захрустели обуглившиеся ворсинки ковра: Генрих давил их с особым злорадством. Так, так! Он слышал за спиной приглушенные рыдания, но вместо раскаяния вспыхнул еще большим гневом.

В кабинете уже поджидал Андраш.

— Приступим к делу, — с усилием проговорил Генрих, падая в кресло. Адъютант — удивительно повзрослевший, взлохмаченный и румяный, пахнущий морозом и дымом, — отнял руку от козырька и, бодро чеканя шаг, да так, что под каблуками потрескивал паркет, приблизился к столу.

— Копии приказов. Чертежи. Протоколы. Сметы, — говоря, выкладывал из саквояжа бумаги. — Галларские фабриканты любезно предоставили мне необходимую документацию. Устроили экскурсию по цехам. Я записал кое-что, — на стол легла пухлая тетрадка, — тут бы привлечь авьенских инженеров, тогда можно наладить собственное производство.

— Я ознакомлюсь на досуге, — пообещал Генрих, пряча тетрадь в секретер.

— Но партия безнадежно испорчена?

— Весь заказ, ваше высочество. Галларцы недоумевают: в бумагах стоят ваши подписи.

Генрих трясущейся рукой подвинул бумаги. Его подпись — размашистая, витиеватая, скрепленная гербом, — гордо красовалась на законном месте. Вот только диаметр не тот, и технические характеристики в утвержденных чертежах чуть-чуть разнятся с исходными.

Крохотная ошибка на бумаге и полный провал в результате.

— Ошибки быть не могло, — сквозь зубы процедил Генрих, оттирая пот. — Все утверждено советом министров.

— Ошибка вкралась при передаче на производство, — подсказал Андраш. — Обратите внимание на фамилию.

— Граф Латур? Мы не знакомы.

— Зато он хорошо знаком с другим графом, — адъютант ловко вытащил нужный документ и снова ткнул в подпись. — Август Рогге.

— Эвиденцбюро Авьена? Военная разведка? Какое отношение она имеет к перевооружению сухопутных войск? Впрочем, — Генрих нахмурился, — граф Рогге входит в аппарат генштаба и находится в приятельских отношениях с его начальником.

— Не только, ваше высочество. Есть еще общество…

— Какое? — быстро спросил Генрих и, встретив блеснувший из-под козырька шако взгляд Андраша, тут же нашел ответ.

— Рубедо, — сказал адъютант. — И граф Рогге, и граф Латур состоят в нем, — и, понизив голос, добавил: — Или состояли… Я удостоился чести быть записанным на прием к графу Латуру, но за день до аудиенции он отправился на охоту, лошадь понесла, его светлость упал и сломал ключицу.

— Досадное совпадение.

— Совпадение, — эхом отозвался Андраш. — Или что-то другое.

Генрих подавил поднимающуюся к горлу тошноту и выцедил:

— С графом Рогге я разберусь… Выведу на чистую воду… насколько он близок с Дьюлой.

— А заодно проверьте свою подпись здесь, — адъютант указал на новые листы, — и еще вот здесь. Вам не кажется, что такие завитки обычно вам не свойственны?

— Похоже на подлог. Я не расписываюсь так даже будучи пьяным… Но какая наглость! — он тяжело сглотнул и обтер платком взмокшее лицо: опять духота! Хоть бы немного свежести… — Подделывать подпись Спасителя! Менять чертежи! Рубедо уже и не думает скрываться, проворачивая темные делишки под самым моим носом! Под носом самого императора!

Попытался собрать бумаги — дрожащие руки не слушались, листы выскальзывали, — и адъютант бросился на помощь, ловя бумаги и пряча их в папку.

— Благодарю, Андраш, для начала достаточно. Я сейчас же пойду к отцу и предоставлю доказательства!

Конечно, он сразу увидит подлог, увидит, где вкралась ошибка. Поймет, что Генрих не виноват, что его бессовестно подставили, что решение отстранить сына от командования слишком поспешно, а в совете министров засели бесчестные господа, предатели, лжецы! Пусть начнет с графа Рогге, а за ним потянутся и другие — напыщенные мастера ложи, хранители древних знаний, алхимики и чернокнижники, прикрывающиеся незыблемой верой в чудо! О, Генрих будет рад увидеть страх на сухом лице Дьюлы! Раздавить его, как клопа! И сам выбивал гулкое эхо из-под сапог, стремительно шагая из салона в салон — гвардейцы едва успевали отворять двери, люстры позвякивали хрустальными подвесками, и предки одобрительно кивали с потемневших портретов: теперь-то наследник не подведет!

У самого кабинета дорогу преградил обер-камергер с пухлой книгой наперевес.

— У его величества прием…

— Это очень кстати! — ответил Генрих, забирая влево. — У меня разговор!

— Его величество принимает по записи, — и обер-камергер взял влево, и снова перегородил путь. Остановился и Генрих, сдавив зубы до хруста. В животе болезненно скручивалось пламя.

— Так что с того? Не видишь, кто я?

— Вижу, ваше высочество, — откликнулся обер-камергер. — И все-таки вы не записаны, — открыв книгу, ткнул в листы пером. — Свободное время только на завтра, на три пополудни…