Евгений Токтаев - Скованный Прометей

Каэтани хватило увиденного в устье Ахелоя. Почему Луиджи с его знаменитой наблюдательностью не хватило? Утопающий хватается за соломинку…

— Зуб зацепили, — доложил Чезаре. Вот когда он занят привычным делом, голос у него не дрожит.

А у капитана?

— Баркас на воду, — приказал Бальби, — погрузить бочки.

Гребцы десяти банок по левому борту навалились на вёсла, удерживая их параллельно воде. Матросы талями аккуратно опустили на них баркас. Затем вся свободная команда переместилась на левый борт, многие запрыгнули на постицу. "Маддалена" накренилась, гребцы, покрасневшие от натуги, опустили вёсла и баркас, поскрипывая, сполз на воду. Галера выровнялась.

— Сеньор капитан, может все на берег сойдём? — спросил кто-то из солдат.

— Цепи сними, ты обещал! — Это уже кто-то из гребцов.

— В Венеции, — буркнул капитан.

Он повернулся к Чезаре и спросил:

— Ну что там? Ты уверен?

— На обеих сторонах груди у него… — буркнул тот. — Надо принять меры.

Лицо Чезаре чернее тучи, да и у самого капитана не лучше.

— Это нам божья кара за то, что бросили герцога… — прошептал Луиджи и спросил, — как остальные?

— Пока ничего. И вроде никто ещё не понял. Но рисковать нельзя.

— Сам знаю… Давай, как решили. Господь милостив, потом отмолим. Если пронесёт…

Чезаре кивнул, прошёл за тринкет, ближе к корме, остановился возле одной банки и скомандовал:

— Вы! Пойдёте на баркасе, — он повернулся к надсмотрщику. — Освободить.

— Орсино-то куда тащите? — зароптали каторжники.

— Цыц! — огрызнулся Чезаре.

— Совсем озверели, суки…

— Поговори ещё, пёс! — прорычал надсмотрщик и стегнул нескольких гребцов плетью.

Орсино Торрегросса, "Большая башка", здоровый малый, вольнонаёмный загребной, бледный, как мел, встал, вылез на куршею. Его качало. Товарищи Орсино по веслу, каторжники, бывшие пираты и воры, терпеливо ждали, когда разомкнут замок и вытянут из ножных колец цепь.

Все остальные гребцы растянулись на банках, насколько это было возможно. Капитан слышал ропот. Кто-то из солдат успел проболтаться, будто Каэтани приказал освободить гребцов.

"Осмелели сразу. Подай палец, руку отхватят".

Несколько человек щепили растопку для плиты. Ворчали, дескать, что за глупость варить похлёбку на галере, когда встали на якорь. Не в открытом же море. Чего на берег-то не сойти?

Баркас подтянули к корме и в него перешли четверо солдат, вооружённых арбалетами, Чезаре да Парма и шестеро гребцов. Последние сели на вёсла и баркас направился к берегу.

Бальби объявил, что это экспедиция для пополнения запаса воды.

Вошли в устье небольшой речушки, немного продвинулись вверх по течению и пристали к берегу. Чезаре отошёл шагов на тридцать от баркаса и распорядился:

— Набирайте здесь.

— А что не с баркаса-то? — удивился один из гребцов.

— Делай, что говорю. Тут чище.

Орсино помог закатить одну из бочек в воду, а потом устало уселся на берегу.

— Ты как? — поинтересовался у него каторжник по прозвищу "Турок". Бритоголовый, как и все остальные, он выделялся висячими усами.

— Вроде поменьше жарит, — ответил Торрегросса, — оклемаюсь.

"Турок", нахмурился.

— Сними-ка рубаху.

Орсино послушался.

Да Парма прищурился, пристально разглядывая здоровяка. Вся грудь в сыпи. Уже и на лице пятна.

— Мадонна… — прошептал один из гребцов.

Чезаре повернулся к солдатам, оставшимся возле баркаса. Кивнул. Один из них, вытащил из баркаса арбалет, приложил рычаг, "козью ногу", и почти бесшумно натянул тетиву. Трое других столкнули баркас в воду.

— Эй, вы куда это? — удивился один из гребцов.

Чезаре попятился. "Турок" оторопело посмотрел на него, потом на Орсино и всё понял.

— Они нас бросают, ребята!

— Стойте, ублюдки!

"Турок" подхватил с земли увесистый булыжник и рванулся к баркасу, но и десяти шагов не пробежал. Раздался щелчок и короткий болт ударил его в грудь. Гребец споткнулся, взмахнул руками и упал.

Щёлкнул ещё один арбалет, второй гребец захрипел и повалился в воду с болтом в горле.

— Вы что творите… — медленно проговорил Орсино, поднимаясь на ноги.

Трое остальных гребцов заорали все разом, но один метнулся к Чезаре, а двое других бросились наутёк.

— Стреляйте! — заорал да Парма, выхватывая кинжал.

— Скорее сюда, сеньор! — кричали солдаты.

До баркаса Чезаре оставалось шагов десять, но ноги словно к земле приросли.

Очередной болт остановил самого шустрого из гребцов на расстоянии вытянутой руки от офицера, а через мгновение к нему подлетел Орсино и с рычанием сбил с ног. Навалился сверху, вцепился в горло, но почти сразу обмяк.

Чезаре хрипел и, как заведённый бил гребца в бок кинжалом. Орсино, собрав последние силы, плюнул офицеру в лицо.

Чезаре с трудом разжал пальцы здоровяка, спихнул с себя тело, закашлялся. Утёрся и затравленно огляделся. Прошептал:

— Господи… Господи, прости… Я не хотел… Не хотел… Но ведь иначе мы все… Вариола… Это было милосердие… Милосердие… Господи…

Он посмотрел на солдат. Те тоже были весьма далеки от душевного спокойствия. Бледные, испуганные содеянным, даром, что бывалые головорезы.

Чезаре снова провёл ладонями по лицу. Его трясло.

— Возвращаемся…

Менее, чем через час "Маддалена" снялась с якоря и покинула бухту Игуменицы.

С прибрежного утёса за ней следило два человека. По щекам их градом катились слёзы, а обветренные, потрескавшиеся губы беззвучно шевелились. Лишь один свидетель мог услышать их слова, но того было достаточно, чтобы сказанное исполнилось.

— Будьте вы прокляты, ублюдки… Горите в аду…

Фаласарна, Крит

В двенадцатый день гекатомбеона [53] Начало августа. , месяца приношения ста быков, заканчивалась уборка хлебов и по всей Элладе отмечали праздник Крона-Временщика. При всех достижениях своего пытливого ума эллинам никак не удавалось навести порядок в исчислении времени, хотя пытались многие. И если в вопросе определения длительности года они, худо-бедно, но находили общий язык, то, когда год начинать и как именовать месяцы, каждый полис решал сам. Не слишком заботясь о единообразии. Вот и выходило, что с тёмных веков, когда Зевс низверг отца своего в Тартар, в отсутствии Крона Эллада погрузилась в хаос во времени.

Конечно, некоторые учёные мужи пытались восстановить порядок, но, изучая движение небесных тел, иной раз переступали черту дозволенного общественной моралью и начинали сомневаться в существовании богов. Дабы избежать падения нравов от подобного вольнодумства, приходилось даже принимать против святотатцев специальные законы. Вроде того, каким афинянин Диопид остудил горячую голову философа Анаксагора, утверждавшего, будто все небесные тела — суть раскалённые глыбы металла.