Василий Панфилов - Детство 2

Пришло сперва облегчение, а потом и восхищение – как самой операцией, так и силищей Бени и Косты. Здоровы до чево! В Обезьяне поболе семи пудов, а они ево будто мешок с тряпьём!

Даже не сбились, когда с иным барахлом в лодку перекидывали, ну вот ей-ей! Ни малейшей натужинки!

— Очнулся, мой хороший? — проворковал ласково красивый женский голос с лёгкой чарующей хрипотцей, и с лица Марка сняли повязку. — Напугал нас, зайка! Так долго в сознание не приходил, что мы уже и волноваться начали!

Марк шевельнул было затёкшей рукой, но с ужасом понял, что прикован и лежит на неструганых досках… голым?! Он окинул взглядом пещеру с низко нависающим потолком, и взвыл от ярости и ужаса.

— Ну что ты, мой хороший, — женское лицо, закрытое наполовину полумаской, склонилось над ним, — тс! Не шуми! Лежи себе спокойно, набирайся сил. Они тебе понадобятся!

— Ты! — выдохнул он бешено. — Кто такая? Назовись!

— Тс! — незнакомка скальпелем коснулась губ и закрыла их, ощутимо порезав. — Не шуми, зайка! Потом покричишь, немножечко попозже.

Увидев вблизи аномально расширенные глаза, Марк рванул изо всех сил, пытаясь освободиться, но тщетно. Рывок, ещё рывок… отчаянно заболела содранная кожа на запястьях и лодыжках, да в спину вошли крупные занозы, добавив впечатлений. Тщетно.

Женщина с интересом наблюдала за рывками, облизывая скальпель. Одетая дорого и безвкусно, она выглядела удивительно неуместно в катакомбах, и от этого становилось ещё страшней.

— Котя, — пожаловалась она, повернувшись в сторону, — он меня не слушает!

— Скоро угомонится, — ответил мужской голос, и на свет вышел рослый мужчина с фигурой циркового атлета, одетый как заурядный горожанин, — а пока пусть! Видишь, какую большую мышку я принёс для своей кошечки? Несколько дней играться сможешь!

— Несколько дней? — голос женщины стал рокочущим от плохо скрываемой страсти.

— Если моя кошечка не переусердствует, как в прошлый раз, — нежно ответил мужчина, приобняв свою подругу за талию и потянул за собой с недвусмысленными намерениями.

— Писюльку, — тоном маленькой девочки, выпрашивающей конфету и любящей бабушки, сказала женщина, — чуть-чуть!

Для наглядности она развела рукой буквально на сантиметр, после чего потыкала в съёжившуюся мошонку Марка скальпелем.

— Кончик самый… да, Котя?

— Самое вкусное нужно оставлять на потом, — ласково ответил тот, целуя её в висок, — сперва попроще чего, чтоб надолго хватило… пойдём!

Они вышли, и Марк в ужасе забился, пытаясь любой… любой ценой вырваться из рук маньяков!

— Погоди, — сдавленно пробормотала София, быстро отбегая от мужа. Несколько минут её мучительно рвало, чего Коста деликатно не замечал.

Когда она вернулась, бледная даже в полумраке скудно освещённых катакомб, муж молча протянул ей флягу. Сделав пару небольших глотков пейсаховки и подавив кашель, она смогла таки прогнать омерзительный вкус рвоты, и немного успокоиться.

— Писюльку, — сказала она и передёрнулась, — вот же!

— …шалят, — продолжая разговор, и будто прислушиваясь к чему-то, в пещеру вошли двое мужчин в полумасках и присели на камни в углу, — полчаса, не больше!

— Час! — возразил ему хрипловатый бас. — Игривое настроение у подруги нашево атамана.

— Вы кто!? Зачем вы меня похитили!?

— Час? Вряд ли, — возразил товарищу тот, кто помоложе, закуривая со вкусом. — Видишь? Целый! Если бы разговеться успела, то таки да! А раз нет, то она о своей мышке думать будет.

— С такой позиции оно и верно, — возразил обладатель хриплого баса и окладистой полуседой бороды, — но атаман любит играть в объездчика диких лошадок. Тут раз на раз…

— Выкуп! — лихорадочно выдохнул Марк. — Я заплачу.

Видя, что на него не обращают внимания и беседуют о своём, он начал повышать ставки:

— Две! Нет… три тысячи! — он рванулся ещё раз, вытянув шею и уставившись на похитителей с дикой надеждой. — Дом купить, в дело… ну!

— Мы што тебе, портяношники какие? — оскорбился слегка тот, што помоложе, даже не привстав. — Мы с атаманом знакомы больше десяти лет, и всё у нас таки есть! Сильно побольше при том.

— При таком атамане можно и не обращать внимания на мелкие шалости с пытками! — засмеялся-закашлялся бородач.

— Пять… десять! Пятнадцать тысяч!

— А вот и враки начались! — засмеялся молодой.

— Нет! Не вру! Есть, есть деньги! — начал захлёбываться словами Марк, отчаянно пытаясь доказать правоту.

— Мил-человек, — вкусно затянувшись, ответил молодой, — мы ж не первого попавшевося брали! Навели справочки. Мелкий торговец и чуточку контрабандист. Сявка! У тебя всего имущества на десять тысяч не наберётся, включая дом и оборот в грузах. Если работать спешно и без подозрений, то больше полутора с тебя не взять. Поделить на всех, так и тьфу!

— Есть! — взвыл Марк. — Больше есть, сильно больше!

Он начал выплёвывать сведенья, спеша поделиться, пока не пришла… эта!

— Ну-ка! — заинтересовался молодой. — Проституток, говоришь, поставлял? Бабами торговал?

Интересно.

— Сам по себе он никому не нужен, — пояснил молодой бородачу, — а вот вокруг него занимательные фактики могут всплывать! Компромат на серьёзных людей, а?

— Есть, есть! — закивал Марк отчаянно. — По заказу часто работали! Девочек! Всё, всё… только живым! Живым и билет на пароход куда-нибудь подальше! Не вернусь, никогда не вернусь!

— Ну, — с явственным сомнением сказал бородач, — выглядит таки интересно, но шо то я сомневаюсь, што ты успеешь заинтересовать атамана.

— Вам… вам начну! — Марк напрягся в кандалах. — Там много денег можно поднять! Я – мелочь! Такие люди…

Завёрнутое в мешковину тело перевалилось за борт и ушло на глубину, увлекаемое грузом.

Сплюнув за борт, Коста развернул лодку к берегу.

Разувшись и закатав штаны повыше колен, Коста мыл руки в набегающих пенистых волнах.

Несколько раз нервно сжав и разжав их, он щедро зачерпнул горсть крупного песка, и принялся оттирать что-то, видимое только ему.

— Противно, — услышав чирканье спички, пожаловался он, не поворачиваясь, — хуже собаки бешеной, а вот…

Беня молча встал рядом, невидящими глазами глядя в морскую даль и пуская клубы табачного дыма.

— Не винись, — наконец сказал он, — мы поменяли палачество на время, и может быть – жизни. Столько имён, а? И шо теперь с ними делать? Скажи, режиссёр?

— Не знаю, — с тоской отозвался Жук. — Не знаю! Если верить классикам, то мы должны посвятить себя борьбе со злом. Но…

Он замолчал, кусая нижнюю губу.

— Но мне таки не хочется класть на алтарь чево бы то ни было свою молодую жизнь, — с едкой серьёзностью ответил Канцельсон.