Василий Панфилов - Детство 2

Пальцы начали набирать сообщение…

— Ф-фух! — я резко сел на топчане.

— Сон? — глуховато поинтересовался Санька, высунув голову из-под одеяла.

— Да, — встав, зашлёпал босыми ногами по брошенной на каменный пол циновке и присосался к чайнику, — ничево таково, ерунда какая-то.

— Дай-ка водички, — протянул дружок руку, не размыкая глаз. Через полминуты он уже спал, а у меня пока ни в едином глазу. Такие себе размышлялки по итогам. Бывает иногда, што приснится такой вот привет из прошлого, и лежу, разбираю. А потом раз! И какие-то полезности. А иногда просто сон. Дурацкий.

Дядя Фима собирался в эмиграцию, а мы ему немножечко помогаем. Потея и отдуваясь, он большим мухом носится по дому и страдает за каждую вещь. За много лет в дому Бляйшманов накопилось много всякого добра из тово, што в основном хлам для не очень бедново человека.

Такое себе, што вроде как и не нужно, но и выбросить жалко, потому как в детстве играл етой пробкой от графина или порватой открыточкой. Ну или не сам играл, а досталось от покойново дедушки, и вроде как немножечко память.

Бросать всё ето жалко и не хочется, но и перевозить в Турцию как-то не оно. Бляйшманы делают небольшие трагедии над каждым хламом, и пытаются всучить его соседям на сохранение под расписочки, ну или вроде как раздать, но под великую благодарность.

Чувствовать благодарность и вручаться мало кто хочет, и дядя Фима страдает через свою жадность и соседскую неблагодарность.

— Фима! — послышался громкий и пронзительный голос ево горячо любимой, но не вот прямо сейчас, супруги. — Заканчивай за старьёвщика и займись собой серьёзно! Тебе дали два дня на собраться, и я таки хочу увидеть тебя с собой пусть и в Турции, но на свободе, а не на нашей неисторической родине, но за решёточку! Я таки понимаю, шо ты большой патриот, но твоя харахура при через решёточку пойдёт не с с тобой туда, а на выброс!

— Женщина! — дядя Фима воздел руки вверх и побежал ругаться и утверждать своё мужское достоинство и главенство в семье. Через несколько минут он вернулся прижуханный, встопорщенный и молчаливый, потирая бок.

— До политики доигрался, — бурчал он, пока мы под ево руководством собирали вещи, — а?! Будет теперь мой Иосиф сыном турецкоподданого!

— Лучше там на свободе, чем через решётку здесь, — осторожно замечаю ему.

— Оно как бы и да, — завздыхал тот, — но Одесса! Мог бы Одессу взять за собой, так и задумываться не стал, а вот так вот и жалко бросать!

— Года через два можно будет и посмотреть насчёт обратно.

— Ты это слышал!? — Бляйшман воздел руки вверх, где на втором етаже возилась ево супруга. — Обратно! Такой себе переезд встанет в немаленький рубли и ещё в меньшее удовольствие!

— И насчёт обратно, — уже потухше сказал он, сев на табурет посреди комнаты и пожевав губами, — не всё так просто. Я не за контрабанду, а за политику замечен. Умные люди понимают, шо где там Фима и где политика!? Разные континенты! Но кому-то надо было пострадать, и наверх решили надуть в уши за чуть ли не революционэров! Пока такой себе перерывчик между властями и опаской трогать народ, можно уйти.

— Политика, мальчики, — так же потухло сказал он, — даже если самая мелкая и надутая, наверху видится опасней уголовщины. Особенно если не статейки иногда, а людей вот так вот.

Знаете, сколько мине пришлось положить денег на глаза через карманы, штоб позволили чуточку собраться, а не бежать с голой задницей, как Лебензону? Я таки не буду говорить, шоб вы не побежали от мине, как от адиёта! И это таки с опаской на народ!

— Ну, — начал я, пытаясь найти што-то хорошее, — зато промышленники чуть сдали! На арапа надавили, воспользовавшись смутой, а вот вышло! По жалованию мало кто выиграл, да и то копейки, а вот за штрафы хорошо убрали, а кое-где и по часам. По мелочи, но смягчения народу вышли. Зеленого тоже убрали, и скорее всево – всё, без возврату.

Дядя Фима дёрнул щекой, и я таки понял, што ему в утешении нужно хорошее, но лично для нево, а не для общества вообще. Такой себе человек. Не Коста.

— Неужели умный человек не найдёт, как монетизировать людскую благодарность?

— Хм… — дядя Фима вдумчиво оглядел меня, — Шломо, ты таки продолжаешь радовать своего любимого и любящего дядюшку! Хм… А знаешь, ведь таки и да!

Он оживился и закружил по комнате большим сонным пчёлом, натыкась на узлы и чемоданы.

— Это таки надо подумать!

— Провожать Фиму мы решили не надо! — отрубила решительно тётя Песя, от большого волнения перейдя с почти што руссково на вовсе уж одесско-мещанский через идиш. — Чужих глаз в порту будет более чем, и пусть вас не тронут прямо там, но таки возьмут на записать!

— Подумаешь, — начал было Санька, у которово прорезается иногда поперечный до дурости характер, но тётя Песя очень решительно упёрла руки в бока и встала поперёк веранды.

— Даже и думать нечево! Пострадать если за коммерцию или кому-то в помощь, то ещё можно немножечко подумать. А за просто проводить ещё раз, так это вам таки не здесь! Фима сам за такую глупость вскинет глаза на лоб!

— Вы правы, — соглашаюсь я с ней. — За такую глупость дядя Фима сильно не поймёт.

Санька вздохнул и насупился, приподняв плечи. Потом отойдёт от своей поперечности, но сперва чуточку посидит нахохлившимся воробьём.

— Сейчас нам всем тихо сидеть надо, — начал я пояснять ситуацию, как вижу, — потому как Зеленого хоть и сняли, но через скандал, а не царское хочу. Власти прямо-таки обязаны сказать на такое своё «Фи» и дать ответочку. Не знаю пока, шо ето будет конкретно, но готовиться нужно будет по всем фронтам.

— Так-таки и по всем? — уточнила подошедшая на тёти Песин шум тётя Хая, которая умная.

— Так-таки! — и начинаю загибать пальцы. — Революционэры? Есть они там или где, а «Красные бригады» прозвучало, и акция громкая, на всю Европу через газеты зашла. Значица, жандармерия, ну и та полиция, которая через политику. Может ещё кто влезет, не знаю.

Погромы потом, и притом за один только денёчек больше пятидесяти убитых, да потом ещё почти тридцать человек – кто от побоев, а ково и так, вдогоночку.

— С погромами не всё так просто, — вздохнула тётя Хая, — через эту сурдинку некоторые люди не всехние, а свои проблемы порешали.

— И снова да! — соглашаюсь с ней. — Но всехних последствий ето не отменяет! Надо таки реагировать? Надо! Будет наказанье непричастных, вот ей-ей! Собственно, уже немножечко началось. Значица, будут наводить большой и тухлый кладбищенский порядок. Штоб все поняли, шо здесь вам не там, а новый градоначальник без проблем нагнул весь город под себя – сразу, а не через когда-нибудь. Ково нам прочат?

— Шувалова, — мгновенно отозвалась информированная тётя Хая.