Василий Панфилов - Детство

— Сразу!

У меня ажно зудит, так с горки скатнуться хочется. Высоченная! У нас в деревне, чтобы построить таку, всему люду работать надо неделю без продыха. Больше пяти сажен [33] Сажень – 213, 36 см. высотой да где-то на полста в длину вытянулася. Ух и разогнаться-то можно!

И вторая напротив. Чтобы когда съехал, так сразу ко второй сзаду подъехал, и кругаля давать не нужно, значицца. Сразу наверх заходить можно!

Постояли в очереди со всеми. Чуть не единственное время в году, когда господа не чинятся, все за ровню идут. Вона, даже гимназисты в фирменных шинелках не пытаются вперёд пройти. А уж они задаваки известные, любят носы вверх задирать!

Хотя и я б, наверное, задирал бы, если бы родители из богатых да благородных были. Сытые, одетые, выученные. Эх!

Пока думалось о всяком-разном, нам уж наверх подниматься нужно. Ступени дощатые, перильца резные по сторонам. Богато! Чисто терем ледяной, даже башенки изо льда с зубцами есть. Крепость!

Наверх когда заползли, меня ажно качнуло, в оградку вцепился. Высотища! Тот-кто-внутри проснулся прям вот кстати, а не как обычно. И опять картинка – будто откуда-то сверху на землю гляжу, и высота больше, чем с самой высоченной колокольни. А потом Тот-кто-внутри прыгает… и весело ему! Падает, а потом раз! И летит по небу как пёрышко.

Первый раз как съехали, я и не запомнил почти – Тот-кто-внутри за меня скатился. А потом и ништо, сам. Весело!

Своих-то салазок у меня нет, ну так я не один такой. Вдвоём, но ить ишшо веселей! Ух! Ажно дух захватывает, пока вниз летишь. Друг в дружку вцепляемся, и орём дурниной.

А ишшо бесплатно! Оно ить по всякому бывает – когда сами жители строят, так свои бесплатно скатываются, чужие – шалишь! Плати! У нас балаганщики расстаралися, они своё иначе отобьют.

— Идите отседова, господин хороший, — уговаривает тоскливо пожилой городовой подвыпившего господина в богатой шубе, — законом запрещено то, выпимшим на высоту лазать. Выпил коли, так понизу ходи!

— А я желаю! — хорохорится господин, размахивая тростью. Важнющий небось! Шуба-то бобровая, не абы что. Тысячная!

— Ён из господ, — с тоскливой неприязнью сказал Дрын, — уговаривают! Был бы из простых, так в морду только ткнул бы. Отца вот так в морду ткнули, да и затыкали опосля сапогами, а ён просто мимо шёл, пошатываясь. Домой, а не вот так вот, обчеству мешаючи.

Дёрнув плечами, ён замолк. Что праздник-то портить? Вестимо – есть господа и есть простой люд. И в законах то прописано, что по-разному всех судят и наказание разное за одно и то ж отвешивают. Так было и так завсегда будет!

— «Не так, — ворохнулся Тот-кто-внутри, — не так будет!»

— Идите уж, — вмешалася тощего вида барышня – бледная така физия и противная, будто уксус заместо чая и кваса пьёт, — не стоит показывать плебсу дурной пример.

И очёчками на цепочке так зырк-зырк!

— И то правда, — господин аж протрезвел, — прошу прощения, сударыня, — поклонился барышне почтительно и ушёл, пошатываясь. Прям сквозь толпу. И попробуй, не расступись!

— Я тута, за углом подожду, — останавливаюсь, не идючи во двор. — Затащите салазки-то, да и назад.

— Хозяева-то, небось не дома сидят, в масленицу-то, — удивился Дрын.

— Да ну!

Дёргаю плечом. Не хотца пояснять, что ажно с души воротит, когда к хозяевам возвращаюсь. Баба егойная попервой измывалася надо мной, а мастер сквозь глядел, не замечаючи. А теперича и вовсе настропалила, проклевала темечко-то. Зверем теперь глядит, и всё не угодишь-то ему. Хучь и нету их сейчас дома-то, ан всё едино – тошнотики к горлу подкатывают, даже во двор заходить не хотца.

— Мы мигом, жди!

И правда, дружки мои быстро обернулися.

На реке нас уже ждали мужики.

— И где ходите-то? — заворчали мужики. — Никак других застрельщиков искать в другом разе?

— Уже, — отвечаю за нас с Дрыном, разминаясь.

— Не те нынче бойцы, — слышу краем уха ворчанье одного из стариков-зрителей, — не те! Вот раньше-то, лет тридцать ишшо назад, по две тыщщи с кажной стороны собиралося здеся. А теперь что? Тьфу! Полиция им запретила, бояться они полицию-то!

— Три-четыре сотни бойцов, да рази этого много? — вторил старику не менее древний закомец. — Да и те через час разбегаются. Мы, бывалоча, не останавливались, до самой слободы чужой.

— А то и заскакивали, — захихикал первый, — помнишь?!

— Как не помнить-то!

Как дело начало подходить к сумеркам, так и вышли на лёд. Дразниться сперва, как и положено. Тот-кто-внутри много обидных дразнилок знает, но я лаяться попусту не люблю, помалкиваю.

Рукавицы стряхнул с ладоней, похлопал одна об одну – без свинчатки, значицца. Руки показал. А было уже – подрался за ради знакомства с мальчишками соседскими, когда к хозяину попал, так они попервой обижалися. Дескать, свинчатку прячу. А то сам худой, а бью – ну чисто лошадь копытом!

Супротивники уж знают, только лаются неуверенно. Опасаются, значицца. Но вот завелась гармония и заорали частушки.

Снег утоптанный, хорошо… Выставив левую руку, иду шибко навстречу противнику, а тот уже бежит на меня. Кулак правый назад заведён, рот раззвявлен… на! Только зубы клацнули, да жопу о снег охлаждать принялся.

Дрын со своим сцепился, охаживают друг дружку. Тьфу ты! Забыл ужо, чему учил я его! Как был балбес, так и остался! Горячий, чисто самовар.

Ан нельзя помогать-то, сам на сам драчки-то, как уговорено.

— Ну, кто ишшо смелый! — подзуживаю супротивников.

— Я тя… — Начал долговязый Санька Фролов, замахиваясь из-за плеча.

А я что, жать буду! Прыгнул вперёд, да сразу вниз ушёл, уклоняяся. И кулаком в пузень, прямо в душу! Закашлялся только, руки к пузу прижал. И на ещё по чапельнику, только юшка брызнула. Сидит!

Стою, значицца, скучаю. Годки мои при деле все, руками махают, а я как столб! Нельзя помогать-то, эхма… Сашка Дрын наконец со своим разобрался, ну оно и вовремя, теперича ребят постарше черёд. Я с ними просился-то, ан не пустили. Говорят, не положено!

— В другой раз и не зовите! — говорю недовольно атаману, вернувшися назад. — Что за драка такая? Сунешь раз в морду, и закончился!

— Га-га-га! — пролетело над толпой. Насмешил мужиков, значицца.

— Закончились! — икал со смеху пожилой лавочник, утирая слёзы. — Ишь какой!

— Ну так я только раззадорился, дяденька, а они – всё, жопкой снег топить! А мне што теперя? Только завёлося, кулаки-то чешутся!

— Га-га-га!

Хлопая по плечам, нас отвели на самолучшие места. Хорошо драчку-то начали, значицца. А потом ишшо и народ взвеселили. Ух, какие они задорные-то на лёд выскакивали.

— Посадим бурсаков снег жопами топить! — заорал кто-то из взрослых.