Василий Панфилов - Детство

Она быстро провела рукой по моим волосам.

— Нетути, надо же. Пойдём! Постояльцы иногда гостевают, — рассказывала она, устраивая меня в отдельной (!) комнатке, где помещалась богатющая железная кровать, небольшой стол, сундук и два самонастоящих господских стула, гладких и блестючих, рази чутка ободранных, — а сейчас вот свободно. Илье Карпычу я кровать расстелю, а тебе и на сундуке ладно. Сейчас!

Вернувшись через несколько минут, она поставила на стол большую тарелку со снедью. Калёные яйца, кусок слегка заветревшегося окорока, да несколько кусков чуть подсохшего ситного [21] Ситный хлеб – это хлеб из пшеничной муки, просеянной через сито. С нежной структурой и более дорогой, он был более высокого качества. Подавали его даже к чаю с творогом и медом. .

— Илья Федосеевич-то мой официянтом при буфете вокзальном служит, — с ноткой законной гордости поведала женщина, — во как! Мущщина он уважительный, так что и буфетчик к нему со всей приязнью. Господам-то в буфете только свежее подавай, вот и приносит иногда. Яйца вон калёные… ешь, ешь! Хучь все!

Она засмеялась по-доброму, и у меня на миг сжалось сердце. А может… тётка-то добрая, да и муж ейный в люди вышел! Официянт! На самой станции работает – должность имеет, значит. Не шутка! При деньгах, да ещё и снедь перепадает, бывалоча! Так может…

— А сыночек старший и вовсе, — продолжила она, горделиво поведя плечом, — прогимназию окончил! Конторщиком устроился – к купцу Малееву, что пиленым лесом торгует.

— Да ты что, — заполошилась она, не поняв моей внезапной вялости, — никак совсем приморило в тепле? Ну ложись, ложись!

Воркуя, она расстилала бельё на плоской крышке здоровенного сундука, попутно рассказывая про сына и удачно вышедших замуж дочек.

— Ты в нужник-то зайди, а то ночью искать почнёшь! Пойдём, провожу.

Присаживаясь в сортире, мимоходом оценил маленький дворик.

— Эка вонища здесь по весне начнётся! — пришла в голову мысля. — Когда говно, значит, таять почнёт!

Хозяйка дома, закутавшись в шаль, дожидалась у крыльца.

— Всё? Ну давай, руки помой и ложись.

Мимолётно погладив меня по голове, Ираида Акакиевна ушла.

Ворочаясь в жарко натопленной комнате, я думал думки. Всяко думалось, не всегда доброе. Зависть злая к детям ейным – при батюшке и матушке живут, да не голодовали небось! А потом и сморило.

Посерёд ночи разбудил Иван Карпыч, пьяно добравшийся до расстеленной загодя кровати.

— Ишь ты! — сказал он, снимая сапоги и разматывая духовитые портянки. — Наливочка-то господская, она послаще бражки-то!

Гулеванить дядька не стал и скоро захрапел.

С утра проснулся рано и вышел сторожко, стараясь не разбудить храпящего Ивана Карпыча и поглядывая на диковинные господские вещи. Хозяйка уже возилась на кухне.

— Встал? Ну и молодец. Давай-ка в нужник, умывайся, да садись снедать.

Ираида Акакиевна кормила сытно и вкусно. Было неловко, но отказаться от предложенной добавки не хватило сил. Каша с мясом! Я ажно слюнями чуть не захлебнулся – такое ить только на свадьбах два разика едал, а тут случайных постояльцев с утра кормят!

— На вот, — она украдкой, прислушиваясь к завозившемуся в комнате мужу, сунула мне внушительный узел со снедью. — Вчерашнее собрала, что ты есть не стал. В дороге пригодится!

Мужчины встали хмурые, но похмеляться не стали, только чаю выдули по несколько стаканов, да посетили нужник.

До станции шли пешком, вразвалочку. Хмельным духом от них шибало поначалу за несколько шагов, но потихонечку выветривалось. Зато кофеем запахло, какой дядька Алехан пьёт иногда. Ишь, хитро как! Зёрна пожевал, значит, и вонищи хмельной как не бывало!

Илья Федосеевич шёл важно, раскланиваясь едва ли не с каждым встречным, то и дело заводя разговоры. Чистой публики поутру не попадается, да оно и известно – господа, они затемно не встают!

На станции я сразу закрутил головой – красотища-то какая! Тот-которой-во-мне некстати заворочался, и в голове появились те самые приснённые картинки с дивными городами.

— То во сне! — мысленно заспорил я. — А то вот! Явь!

Всё едино, окружающая красотища разом будто поблёкла, отчего стало вдруг обидно.

— Постой тут, — приказал Илья Федосеевич мне, — а то неча! Буфет второго класса, не абы что! Чай, господ сейчас нет…

Он замолк, выразительно покосившись на дядьку. Тот закивал, убавив привычной мущщинской степенности. Сразу понятно стало, кто здесь главный, а кто так, из милости.

Вдвоём с Иваном Карпычем, боязливо ступающего по паркетным полам, они пошли куда-то к стойке, но дверь захлопнулась перед моим носом. Обидно! Даже рассмотреть ничего не успел, кроме полов-то.

Не успел я замёрзнуть, как они вышли из буфета, уже похмелённые и раскрасневшиеся, да не вдвоём уже.

— Этот? — ткнул в меня пальцем молодец, выглядящий как приказчик в лавке. Старый уже, чуть не под тридцать.

— Он самый, Сидор Поликарпыч! — заулыбался Илья Федосеевич. — Пачпорт его я вам отдал, передадите его с бумагами мастеру, да и дело сделано!

— Только из уважения к вам, Илья Федосеевич, — вздохнул приказчик, не обращая внимания на Ивана Карпыча. — Мальчишка-то, сразу видно – дерзок да глуп!

— Ничо… — Официянт мелко рассмеялся, — ужо вгонят ему ума через задние ворота! Посмиреет да поумнеет!

— Пойдём, — Сидор Поликарпыч смерил меня взглядом. — Убежать коль захочешь, ловить тебя не буду, волкам по зиме тоже есть охота, хе-хе! Не отставай!

Рослый приказчик подхватил потёртый саквояж и зашагал, не оглядываясь, только снег под сапогами поскрипывает. Поколебавшись на миг, заспешил за ним следом, тоже не оглядываясь.

— Умерла так умерла, — непонятно сказал Тот-кто-внутри.

Поспешая трусцой за Сидором Поликарпычем, я ажно взмок. Узлы-то не тяжёлые, но громоздкие да неудобные – страсть! А у меня их два, но ничё, своя ноша не тянет!

— Облегчиться нужно перед дорогой, — непонятно буркнул Сидор Поликарпыч, направляя шаги к лепо украшенному каменному строению, стоящему особливо от других.

— Никак нужник? — сдвигаю шапку на затылок. Слыхал я от дядьки Алехана, что в городе строят такие – каменные, и на всех-всех! Любой зайти может и посцать или посидеть вдумчиво.

Зналось, но не верилось – думал, така же байка, как про облизьяну или бородату бабу. Ну враки ведь! Нормальный человек в тако непотребство и зайти погребует. Хотя чегой-то я? То нормальные, а то городские! Где там нормальные-то? Эхе-хе… а я и сам городским скоро стану-то.

— Догадался? — усмешливо сказал Сидор Поликарпыч.

— Что ж не догадаться-то? Издали сцаниной несёт!

— Несёт ему, — крутанул головой прикащик. — Сам давно в хлеву навоз чистил-то!?