Василий Панфилов - Детство

— Чево такой смурной, Егорка? — поинтересовалась знакомая проститутка, выползшая на площадь не ко времени. Сонная, тёплая, широко зевающая.

Добрая она баба, участливая, да вот в жизни не свезло. Была горнишной, да заартачилась, когда сынок хозяйский юбки ей задрать восхотел.

Оно всякому понятно, што горничные тово, для хозяйсково удовольствия тоже, а не только для работы. Но тогда обговаривают отдельно при найме – жалованье там побольше иль ещё што. Ну иль после, если взыграет ретивое у хозяина, то подарочки дарятся, намёки следуют. А тут просто – раз! И юбки дерут. У девицы-то. Вот и тово, сопротивлялася с перепугу, дура!

Ну и пошло-поехало – у барсково сынка обидка заиграла и гонор дворянский, а у девки в жизни началась полоса неприятностей, закончившаяся жёлтым билетом. Жалко её! Ну да тут таких много, кому баре своими хотелками жизнь испортили.

— Так, — дёргаю плечом, — встретил человека нехорошево, да посмурнело на душе.

Крутился так по Хитровке, сам не зная зачем. Ни почитать сесть, ни физкультурой позаниматься, всё не то! Всё не так! Только Вольдемар етот чортов перед глазами.

А потом наткнулся глазами на мальчишек знакомых, и ажно стойку сделал. Стою, не шелохнусь, мысли сбить боюся. Чево, думаю, замер?

Мальчишки как мальчишки. Не побирушки, не огольцы, но и не тово, не так штобы законопослушные. В стайке их с десяток, от восьми годков до примерно тринадцати. Федька, который старший у них, и сам точно не знает, сколько ему.

Слежка за кем надо… ну точно ведь! Не знаю ещё, зачем, но вот ей-ей, надо всё-превсё выяснить! Вольдемар етот чортов, тётушка евонная, через которую и пострадал, ну и вообще.

Подошёл к ним, поздоровкался, семечками угостил и головой так в сторону.

— Отойдём!

Отошли всей стайкой, да и присели на корточки, ровно воробьи, но младшие чуть поодаль.

— Дело есть, — и шелуху наземь роняю, — денежное, но непростое. Вопросов лишних не задавать.

— По нашему профилю? — вопрошает Федька. Он парень грамотный, начитанный и очень неглупый. Потому и выбрал такое дело, што вроде как всем нужен, но в сторонке и без крови.

— Проследить, — и червончик золотой подбрасываю, — аккуратно настолько, насколько ето вообще возможно! Штоб ну ни капельки подозрений!

— Аккуратно, ето к нам, — кивает Федька, и рукой так раз! Перехватил червончик. Согласился, значицца.

— Есть, — говорю, — человечек один, так проследить надо. Где живёт, кто родители, братья-сёстры, тётушки-дядюшки, кто чем занимается. Чем больше накопаете, тем лучше.

— Сложная работа, — хмурится Федька, — маловато червончика-то!

— Для начала о самом человечке узнайте, да о ево окружении ближайшем, а дальше и будем разговаривать о дороговизне, да што вот прям серьёзно знать надобно, а што и нет. Вы мне объясните, я – другим, ну и там видно будет.

Зачем я приплёл, што не сам заинтересован, даже и не знаю. Но чую, што не зря. Федька сразу подтянулся так, серьёзным стал – помнит, што с иванами знаюсь, вот и подумал… што-то там своё. Ничево, зато и рот лишний раз не откроет. Ни сам, ни мальцы ево. Они и так-то молчаливые, но пусть.

— Пойдёт, — кивает солидно. — Уговор?

Руки пожали, да и описал я ему словесно Вольдемара. Возраст, в какой гимназии учится, в каком доме проживает, физию приметную. Найдут!

Филеры хитровские, не мешкая, сразу за дело и взялись. Были, и нет, только брызги из-под ног.

Успокоился малость, но всё равно дерганный. Дай, думаю, пройдусь по знакомцам своим хитровским, пообщаюсь. Не так штобы тянет шибко, но и на месте не сидится. До самово вечера так визиты вежливости наносил, с людьми общался. Там словечко, здесь. Дипломатия, значицца.

Да и началось в голове што-то вертется такое, поетическое. То есть не моё поетическое, а будто слова вспоминаю. Ну, из будущево! Где-то што-то слышал или видел, или… не помню!

Вернулся во флигель, да и отмахнулся от Максима Сергеевича с его историями.

— Не до вас, — говорю, — сударь мой любезный! Посетила меня муза с визитом незваным, так что сердечно прошу прощения, но я сажусь творить. И мысли в голове волнуются в отваге, И рифмы легкие навстречу им бегут, И пальцы просятся к перу, перо к бумаге, минута – и стихи свободно потекут [76] Пушкин. Закон такой, положено отмечать, кого ты там цитируешь, так что подстраховываюсь) .

Цитирование великого поета вроде как убедило, но не всех. Слышу только, как судья бывший шипит такому непонятливому:

— Закройте свою пасть, Аристарх Романович! Из-за вашей непонятливости Егор Кузьмич может и не пойти нам завтра навстречу с опохмелом! Охота вам по утреннему ледку, да на подгибающихся ногах, самолично за водовкой спешить?

Сижу, черкаю карандашом по бумаге, да вспомнить песню пытаюсь. Больно она под севодняшнее настроение подходит – так, што вот тюль в тюль! Вспомнилось почти всё, только несуразности из будущево выкинул. Воркута какая-то, Магадан…

Написал, да и понял – оно! И душа требует. Вышел на улицу, а там только свои да наши, чужинцы все разошлись, потому как дурных нет – по тёмнышку на Хитровке ходить.

Народ гуляет тихохонько. Фартовые из тех, кто на удаче сейчас, марух своих выгуливают, остальные из нор своих выползают, на дела собираются, компании сговаривают. Огольцы шныряют, проститутки всех возрастов – от самых старых, которым мало не тридцать, до малолеток, у которых ещё сиськи расти не начали.

Сунул два пальца в рот, да ка-ак свистнул! Раз, да другой, народ и подтягиваться стал – понимают, што интересно будет. На кучу кирпичную залез и начал:

— Хитрованцы почтенные, жители квартир насквозь дырявых неучтенные! Только севодня и только дя вас! Всево один раз! Слушайте, и не говорите потом, што не слышали! Слова простонародные, музыка инородная. Мотивы хитровские, напевы московские. Слово там, куплет здесь, получилась ненароком поэтическая смесь. Песня грустная, про жизнь нашу тусклую!

…два раза так спел, а потом хором ещё несколько раз. Народ гулять начал, я понял – всё, вымотался! Вроде как выплеснул чуйства, так и полегче стало.

— Всё! — руками машу на желающих угостить да похристосоваться. — Я спать! Душеньку наружу выплеснул, сил не осталось!