Сергей Синякин - Игры арийцев, или Группенфюрер Луи XVI

Едва Бертран сел, как в зале появились слуги, несущие блюда.

Подали тонко нарезанные пармезанский сыр и вестфальскую ветчину, неведомых Бертрану птиц, начиненных фисташками, но особенно превосходным было вино — красное и густое, оно вкусом походило на кисловатый мед, отличающийся нежным цветочным ароматом.

— Дядя… Луи, — с некоторой запинкой сказал Бертран.

Король величественным жестом остановил его. Он благосклонно улыбнулся, и Бертран понял, что обращение его королю если и не понравилось, то ничем не восстановило высокого родственника.

Отпив из высокого золотого кубка, король начал свои речи.

Бертран, находясь на положении облагодетельствованного родственника, внимательно слушал дядю, пытаясь найти в его словах тайный смысл, помогающий понять происходящее вокруг. Но чем больше он слушал речи короля, тем загадочней становился окружающий его мир. Теперь уже Бертрану казалось, что он сам сошел с ума, а если и не сошел, то медленно и неотвратимо погружается в болото безумия, сокрытое ковром затейливых слов, искажающих смысл бытия и делающий тайную ловушку смертельно и неотвратимо опасной.

Король был высок, плечист и широк в костях.

Грубые черты лица удачно дополнялись длинным бугристым шрамом на правой щеке — они придавали королю особую мужественность, которая всегда выделяет настоящего мужчину из толпы рафинированных и ни на что не годных интеллигентов. Глубокие морщины, разрезающие лицо, говорили о возрасте и мудрости. Теперь, когда король освободился от короны и роскошного белокурого парика, стало видно, что он начал лысеть. Волосы, завитые умелым куафером, затейливо прикрывали лысину на затылке, однако мощные залысины по краям могучего королевского лба говорили о том, что вся эта маскировка довольно кратковременна, а седина на редких коротких волосах была похожа на белый флаг, который капитулирующая сторона выбрасывает в преддверии своего неизбежного поражения.

Глаза короля были внимательными и прощупывающими, на могучем лбу иногда появлялись изогнутые морщины, которым вторила правая бровь. Король словно бы недоумевал, что в его семье может родиться такое существо, как Бертран Гюльзенхирн.

И в самом деле, в сравнении с королем Бертран проигрывал. Не возрастом, даже в желторотом цыпленке всегда можно увидеть орлиную породу, которая с годами неизбежно возьмет свое. Бертран был невысок, у него было вытянутое лицо, в котором природа сбалансировала все основные черты тщательным образом. Грустные серые глаза придавали молодому Гюльзенхирну немного меланхоличный вид, который не шел ни в какое сравнение с пожилой мужественностью сухопарого Зигфрида Таудлица, ставшего королем.

Если Таудлица можно было сравнить со старым тигром, в котором, несмотря на возраст, продолжает жить тайная пружина, делающая его смертельно опасным, то Бертран Гюльзенхирн более чем на молодого ягненка, предназначенного к закланию, не тянул. С первого взгляда король понял, что в тигра это робкое существо, которое смотрело на него сейчас внимательно и смиренно, не вырастет никогда. Но может быть, это было к лучшему, по крайней мере, инфант до определенного возраста не превратится в опасного соперника, а там наступит срок, когда дядя и сам решится передать ему власть, определив наставников, которым можно доверить будущее государства.

— Имя останется прежним, — сказал король. — Бертран… Пожалуй, в имени этом есть что-то царственное. О фамилии своей забудь и не вспоминай о ней никогда. Отныне ты должен помнить, что ты потомок благородного рода, правящего Паризией несколько тысячелетий…

Бертран ошеломленно смотрел на дядю. Майн готт! Дядя Зигфрид оказался еще более безумным, чем оказавшийся герцогом Ганс Карл Мюллер. Буйный убийца, сопровождавший его в пути! Тем не менее говорить об этом вслух Бертран не решался. Церемония его встречи произвела на Бертрана двоякое впечатление — с одной стороны, его поразили великолепие и роскошь, столь неожиданно окружившие его, церемониальный и тщательно продуманный выход дяди, сопровождающийся пением фанфар и истошным криком глашатая, но с другой стороны, все это походило на поведение буйнопомешанных в психиатрической клинике, Бертран засмеялся бы, не будь ему так страшно и неуютно. И вот его родной дядюшка, на встречу с которым Бертран так уповал, сидит перед ним и ведет странные и, несомненно, безумные речи. О каких тысячелетиях власти над неведомой Бертрану Паризией можно было говорить человеку, который прошел ад Восточного фронта? Откуда они взялись, эти самые тысячелетия? Было от чего прийти в замешательство! В сиротском доме Дюссельдорфа Бертран слыл рассудительным юношей, вот и сейчас он предусмотрительно решил оставить свое мнение при себе. Хотя бы до той поры, когда все окончательно прояснится. Помнится, дядя нарек его инфантом. Бертран Гюльзенхирн не особо мог похвастаться прилежанием в учебе, тем более склонностью к историческим наукам, поэтому он никак не мог сообразить, что сие звание обозначает, какие права оно человеку дает и какие обязанности неизбежно накладывает на него. Права не существуют без обязанностей, однако ведь в ином случае обязанности оказываются несравненно обширнее предоставленных прав, а это всегда превращает человека в должника. Бертрану хотелось знать, какая именно роль ему уготована при этом сумасшедшем дворе, существование которого обеспечивалась фантазией сумасшедших.

Лакеи подали первую перемену.

Бертран проголодался, поэтому набросился на еду с нескрываемой жадностью, даже боль в седалище сейчас отошла на второй план. Салат был превосходен, такого салата Бертран не пробовал даже в ресторане, где работал. Наслаждаясь им, Бертран в то же время старался внимательно слушать дядю.

— Ты многого не понимаешь пока, — сказал дядя. — Тебя многое смущает. Не думай о том, что тебя смущает, просто живи, как этого требуют интересы моего королевства.

Просто у него получалось! Бертран едва не возразил дяде, но вовремя сдержался, понимая, что возражения такого рода дяде не понравятся.

— Слушайся герцога, — снова сказал дядя. — Пожалуй, это единственный человек, которому я пока еще доверяю. Остальные спят и видят, что узурпировали власть. А герцог де Роган — милейший человек, он думает государственными категориями.

«И режет молоденьких девушек!» — едва не добавил с ехидством Бертран, но снова сдержался. Судя по всему, герцог здесь был в фаворе, и с любыми высказываниями в его адрес надо было быть осторожным. Незачем плодить врагов вокруг себя, особенно если ты пока ничего не понимаешь в окружающей действительности. Иметь врагов может позволить себе только очень уверенный человек, слабому иметь врагов противопоказано, ясно ведь, что в борьбе с ними он обязательно потерпит поражение.