Сергей Синякин - Игры арийцев, или Группенфюрер Луи XVI

В случае отсутствия короля или неспособности исполнять им своих обязанностей вследствие болезни решения принимаются коллегиально Советом пэров. Их двенадцать человек, и все они представляют наиболее знатные фамилии Паризии.

— Но позвольте, — сказал Бертран. — Ведь пэры…

Герцог де Роган остановил его небрежным взмахом руки.

— Не продолжайте, — сказал он. — Вижу, что при учебе в школе вы уделяли внимание истории. Тем не менее будет лучше, если вы промолчите. Главное помнить, что любое сомнение есть преступление против короны, а если оно высказано вслух, это сразу же переводит сомневающегося в разряд неисправимых грешников, что означает его автоматическую передачу на Церковный суд. И не думайте, что этот суд мягче светского. Светский суд может осудить лишь на казнь, а жизнь, дарованная Церковным судом, совсем не означает безмятежного существования.

Но я, похоже, немного забежал вперед. Любезный Бертран, при дворе существует официальный язык, которым лишь и надлежит изъясняться истинному дворянину. Постарайтесь как можно скорее усвоить тонкости этого дворового языка. Поначалу вам будут прощаться некоторые огрехи в воспитании и ошибки, допущенные по незнанию, но поверьте, довольно скоро вас станут за спиной относить к быдлу, если вы не освоите тонкости дворцового языка и этикета. А вы ведь не просто принц, вы — инфант, которому, возможно, в отдаленном будущем придется взять бразды правления в свои руки. Вы ведь не хотите, чтобы пэры королевства признали вас ограниченно дееспособным и назначили регента?

Бертран промолчал.

Бедная голова! Все смешалось, и становилось практически невозможно отделить правду от вымысла, правда и вымысел равноценны, если они поставлены на государственную основу, если бы это было не так, никто не стал бы десятки раз переписывать историю, разбавляя ее сухие и невыгодные власть имущим факты греющим душу вымыслом. Тот факт, что каждый правитель пишет историю под себя, говорит лишь о том, что исторические события прошлого изменяются пожеланиями правителя, и история всегда имеет такой вид, в каком она изложена учебниками и научными трудами наступившей эпохи.

Судьба занесла Бертрана Гюльзенхирна в этот странный мир. Самым разумным было обжиться в нем, не высказывая своих мнений и внимательно присматриваясь к тому, что творится. И — что было не менее важным — новоявленному принцу следовало внимательно присмотреться к королевскому окружению, чтобы понять, кто ему друг, а кто враг. Герцога де Рогана, несмотря на его любезные пояснения и внешнюю приветливость, к своим друзьям Бертран причислить никак не мог. Он прекрасно знал, что скрывает невзрачная внешность маленького герцога.

Прошла неделя со дня появления Бертрана Гюльзенхирна в странном замке не менее странного государства, именуемого Паризией. Время недостаточное, чтобы понять, чем живут жители королевства и что является основой их бытия, но для того, чтобы познакомиться с людьми, населяющими дворцы города-государства, узнать некоторые обычаи и законы, которыми королевство управлялось, его оказалось не так уж и мало.

Жилье, отведенное ему, можно смело было называть палатами — за неделю Бертран изучил лишь малую часть своего жилища и потому не слишком представлял, откуда по утрам появляются камердинеры, парикмахеры и прочая дворцовая шушера, ежедневно готовившая его к выходу в свет.

Слава Богу, что умываться они ему еще разрешали. И то один из лакеев стоял за спиной с полотенцем наготове. А вот зубы приходилось чистить пальцем, окуная его в меловой порошок в серебряной мыльнице. Неудобно, но следовало с этим мириться. Мелкие, но приятные предметы цивилизации в Паризии права на существование не имели.

Первое время Бертран скучал об отсутствии радиоприемника или хотя бы радиолы. Он с тоской вспоминал свою коллекцию пластинок. Во дворце музыка была отдана на откуп дворцовому композитору, который по совместительству являлся и дирижером струнно-духового оркестра, исполнявшего непривычные Бертрану мелодии. Исполнение было не слишком умелым, и с этим приходилось мириться. Придворный музыкант был в должности не слишком давно. Прежний музыкальный руководитель допустил вопиющую бестактность, однажды исполнив при появлении короля мелодию Хорста Весселя. Несомненно, музыкант хотел как лучше, оказалось, что совершил государственное преступление. Память не следовало будить. После прегрешения прежний дворцовый композитор исчез, даже вспоминать о его существовании стало опасным. О печальной судьбе его можно было только догадываться.

Облачившись в обтягивающие штаны и камзол с широкими пышными плечами, надев высокие сапоги с раструбами и шляпу с павлиньим пером, Бертран первое время чувствовал себя шутом. Но так было одето подавляющее большинство придворных высокого ранга, а потому чувство неловкости быстро прошло.

Шутов при дворе тоже хватало. Как успел заметить Бертран, большинство из них были все теми же метисами, переименованными жителями Паризии в негров. Впрочем, несколько раз Бертран замечал под разноцветными колпаками с бубенчиками вполне европейские физиономии, которые в противоположность должности их обладателей выглядели крайне угрюмо. Бертран особо не задумывался, полагая, что в шуты этих людей загнали их собственные прегрешения перед королем Луи, как он теперь именовал дядю.

Завтракал Бертран в одиночестве. Завтрак состоял обычно из чашки ароматного кофе, который невозможно было даже попробовать в Европе, из маленьких бутербродов с сыром и тонко нарезанным мясом. На десерт подавали незнакомые Бертрану фрукты. Можно было еще потребовать вина, оно в замке было превосходным, но Бертран считал неудобным начинать день с выпивки, поэтому вино заказывал крайне редко. Да и молод он был, чтобы пьянствовать по утрам.

В положении принца-инфанта были свои прелести — уже с утра камердинер приносил золоченый поднос, на котором лежали различные приглашения придворных и влиятельных в городе людей. За неделю Бертран побывал на обедах у графа Шато де Провансаль, барона Курвуазье, на вечернем балу у маркиза де Перно, на званых ужинах у Вольных каменщиков Паризии, у представителей Божьего Подмастерья и еще нескольких менее именитых вечеринках. Надо сказать, придворный цвет Паризии прожигал жизнь — мероприятия, включая званые обеды, напоминали пир во время чумы: они отличались простотой нравов, бесцеремонностью, неудержимым пьянством и обжорством. Первое время Бертран приходил в крайнее смущение при виде какой-нибудь парочки, совокупляющейся стоя в нише за нарочно погашенным канделябром. Постепенно он привык и к этому, ибо, как объяснил всеведущий герцог де Роган, дворцовые нравы являлись неотъемлемой частью жизни королевства и поощрялись самим королем.