Сергей Синякин - Игры арийцев, или Группенфюрер Луи XVI

Королевская жизнь показалась Бертрану излишне пресной — пожалуй, вся роскошь жизни во дворце сводилась к жратве и выпивке, в приготовлении этого обитатели дворца проявляли невероятную фантазию, достойную старинных кулинарных книг. Поражала и простота нравов, царивших во дворце, — иной раз Бертрану казалось, что дворец более напоминает гигантский бордель, с такой легкостью и бездумно здесь совокуплялись в самых неожиданных и, казалось бы, совершенно неприспособленных для того местах. Поначалу, сталкиваясь с совокупляющимися парочками в темных коридорах дворца, Бертран краснел и терял дар речи, а потому торопился покинуть нескромных любовников, покачивая головой. Однако вскоре он научился не замечать этого, просто с достоинством проходил мимо.

За пределы крепостных стен его не выпускали.

— Делать тебе там нечего, — хмурился дядя. — Обезьян давно не видел? Негры за тобой не гонялись? Запомни, Бертран, там небезопасно, там, если тебя поймают, быстро шкуру снимут и на барабан натянут.

Бертран верил.

Дикая сельва была вокруг, и населяли сельву не менее дикие племена — даром ли за последнюю неделю на городском кладбище появились сразу три свежие рыцарские могилы, и по рыцарям еще не перестали читать молитвы по утрам.

Не нравилось Бертрану в замке. Да не только в замке, плохо ему было в этом подозрительном королевстве, которое словно бы оказалось затерянным во времени и пространстве.

Честно говоря, выть ему порой хотелось с тоски и бессилия.

И еще одна мысль не давала ему покоя — откуда дядя взял деньги, чтобы устроить в глубине сельвы такое великолепие. Нет, кое-какие послевоенные слухи о концлагерях и золотых слитках из зубов и обручальных колец умерших там людей до Бертрана Гюльзенхирна доходили, но он полагал их всего лишь сплетнями, которые победители распускают про побежденных. Разум добропорядочного немца отказывался верить в ужасы военного времени. Газовые камеры Освенцима и Бухенвальда казались Бертрану такой же сказкой, как сказка о великане-людоеде, рассказанная братьями Гримм. Такого не могло быть, этого бы никогда не допустил Бог.

Но все-таки — откуда Зигфрид Таудлиц взял деньги, чтобы создать свое королевство в послевоенной Аргентине?

Зигфрид фон Таудлиц тоскливо смотрел на развалины домов на Унтер-ден-Линден. Лишенные листвы деревья выглядели памятниками войне. Надо было смотреть правде в глаза. Война закончилась, и немцы в ней проиграли. Про-иг-ра-ли. Конечно, глупо было уповать на чудо-оружие, еще ни одно оружие не помогало выиграть войну нации, у которой сломлен моральный дух. По случаю капитуляции Германии Таудлиц впервые за последние полгода был в гражданской одежде. Форма группенфюрера СС, ордена и отличия остались в прошлом, которое отныне не стоило вспоминать. Победители разыскивали военных преступников, в число которых, скорее всего, входил группенфюрер.

— Днем идти небезопасно, — сказал Йоганн Виланд. — На улицах полно русских. Я не сомневаюсь, что среди них немало розыскников, а уж в списки военных преступников мы наверняка занесены. Ночь, и только ночь. Мне кажется, ночью гораздо легче миновать патрули и, если понадобится, оторваться от погони.

— Здесь не рейхстаг, — хмуро огрызнулся Таудлиц, с неудовольствием поглядывая в сторону Ганса Мерера, который прямо в ботинках лежал на случайной постели.

Хозяева квартиры еще отсиживались в подвалах, если только не поспешили в берлинское метро, которое фюрер приказал затопить водами Шпрее. Долгое отсутствие их позволяло думать, что беглецам, не желающих сдаваться кому-либо, а тем более русским, повезло, и темные воды Шпрее действительно навсегда успокоили жившее в квартире семейство. Ганс Мерер возлежал на роскошных пуховых подушках, если бы не чисто немецкие рюшечки на наволочках, легко было представить эти огромные подушки в какой-нибудь украинской хате. На Украине Таудлиц пробыл более года, поэтому неплохо представлял себе тамошний быт.

— Мой Боже, — пробормотал Таудлиц и слегка повысил голос: — Ганс, ну что ты валяешься на постели, словно свинья? Ты же немец! Снял хотя бы ботинки!

— Ну да, — независимо сказал Мерер. — А потом ворвутся русские оперативники или косоглазые азиаты с автоматами в руках, и мне придется удирать от них в одних носках. Не слишком хорошая мысль, господин группенфюрер!

— Без званий, — предостерег Таудлиц. — Не думаю, что кому-нибудь стоит знать наши прошлые звания. Германия ушла на дно, с ней вместе утонуло и наше прошлое. Сейчас мы все обычные немцы, не отягченные службой в СС или СД.

— Хотелось бы, чтобы русские в это тоже поверили, — с сомнением пробормотал Виланд.

— Время работает на нас, — Таудлиц вновь принялся нервно ходить по комнате. — Как только сопротивление будет подавлено, эта азиатская орда примется грабить дома и магазины, и ей станет не до нас. Каждый из этих варваров пожелает опередить своего камрада в грабежах, и мы легко сможем ускользнуть от них. А мы с вами доберемся до Гамбурга, там, в доках отлеживается подводная лодка, которая доставит нас далеко-далеко от всего этого безумия. Мы начнем новую жизнь. Я обещаю, что она будет достойна вас, мои верные друзья.

— Для достойной жизни нужны достойные деньги. — Мерер выразительно пошевелил пальцами. — Боюсь, что немецкая марка в ближайшее время хороших котировок иметь не будет. Лучше бы фунты стерлингов. На худой конец сошли бы и доллары.

— Именно это я и имел в виду, — сказал Таудлиц, еле заметно усмехаясь. — Я случайно набрел на Эльдорадо.

Йоганн Виланд засмеялся.

— Кажется, я знаю, в каком концлагере это Эльдорадо находилось! Ладно, что мы будем делать потом? Готовиться к реваншу? Но ты не Ласкер и не Капабланка, это для них выигранная партия порой означала победу. Проигравшую войну нацию долго придется поднимать с колен.

— Мы не будем заниматься этим безнадежным делом, — хмуро сказал Таудлиц. — Мои задумки несколько грандиознее.

— Господи, — вздохнул на кровати Мерер, — вразуми этого человека, в нем живет безумие!

— Заткнись, белокурая бестия, — сказал Зигфрид Таудлиц. — В сельве хватит места, где нас никогда не найдут.

— И комендантом ты назначишь себя?

— А у тебя есть деньги для исполнения подобной мысли? — прищурился кандидат на престол. — Нет? Тогда заткнись и не мешай тому, кто эти деньги имеет.

И вновь тоскливо и безразмерно потянулось время. Где-то неподалеку время от времени вспыхивали перестрелки, заводили скрипучие песни «катюши». Потом все стихало, и оставалось только гадать, что сейчас происходит на улице. Но это только покойный доктор Геббельс до последней минуты мог надеяться на чудо и верить в победу, фронтовикам давно уже было все ясно. Еще с того дня, как первый вражеский солдат переступил государственную границу Германии. Герои умирали за рейх, умные люди готовили себя к будущему.