Сергей Синякин - Игры арийцев, или Группенфюрер Луи XVI

Жизнь во дворце напоминала страницы рыцарского романа, написанного сумасшедшим. Внешне все обстояло так, словно действие происходило на страницах старинного романа из королевской жизни. Правда, перемешано все было невероятно. Бертран и сам плохо знал историю, но Паризия напоминала собой королевство, созданное, скажем, на сцене театра — все казалось Бертрану Гюльзенхирну наивной бутафорией. Декорации были дурацкими. Одежды, в которые его облачили и в которых расхаживали обитатели дядиного королевства, казались нелепыми. Пэры королевства были явно почерпнуты не из того романа.

Иногда Бертран отправлялся на прогулки по городу. Все тот же герцог де Роган после очередной одиночной отлучки долго объяснял Бертрану, что положение инфанта ко многому обязывает и гулять по городу в одиночестве принцу Бертрану также неприлично, как появляться, скажем, голым в присутственном зале. К тому же оказалось, что такие прогулки могут оказаться опасными. Прямо герцог не изъяснялся, но по туманным намекам его можно было сообразить, что любовь народа Паризии к своему королю не такая уж и всеобщая. Более того, у короля имелись тайные враги, которые не преминули бы воспользоваться столь благоприятным стечением обстоятельств, чтобы доставить королю Луи определенные неприятности или даже, что вполне вероятно, — горе. После этих бесед Бертрана в его прогулках постоянно сопровождали двое рыцарей с бандитскими физиономиями. Оба были плечисты и широки, телосложением рыцари напоминали несгораемые сейфы немецкого производства, а тупые и ничего не выражающие лица этих рыцарей словно сошли со страниц американского комикса о приключениях капитана Америки, которые Бертран любил разглядывать в бытность свою в англо-американской зоне оккупации. Рыцари сопровождали Бертрана повсюду, когда ему случалось заходить в именитые дома, рыцари ждали его при входе, не изъявляя неудовольствия и сохраняя невозмутимость. Одного из рыцарей звали Шарль де Конкур, а другого Жан де Конкур, но, насколько понимал Бертран, при сходстве фамилий братьями они не были. Оба были в камзолах и плащах, оба, как показали события, прекрасно владели шпагами, но при этом отдавали явное предпочтение «парабеллумам», которые носили за широкими красными поясами, которыми рыцари перепоясывались по примеру турецких янычар.

Более всего Бертран любил посещать королевский базар — шумный и многоголосый, он немного напоминал молодому Гюльзенхирну оставленный им Ганновер. На королевском базаре можно было купить все, что угодно, а казначей по распоряжению дяди-короля ежедневно выдавал Бертрану несколько луидоров, на которых Таудлиц был изображен в профиль и окружен лавровым венком, символизирующем его королевское величие. Стоит ли удивляться, что постепенно в комнате инфанта скопилось множество совершенно ненужных ему вещей, приобретенных Бертраном за их исключительную дешевизну и оригинальность.

Королевский дворец состоял из множества коридоров и залов, которые этими коридорами соединялись. Коридоры были темными — король Луи не признавал электрического света. Залы освещались канделябрами с установленными на них толстыми витыми свечами, в коридорах чаще всего горели чадящие факелы, которые добросовестно меняли метисы. Через некоторое время Бертран уже привык называть их неграми, даже удивительным казалось, что еще совсем недавно его это коробило.

Женщин при дворе оказалось не так уж и много, и все они отличались довольно простыми нравами. Многие уже делали Бертрану откровенные и нахальные предложения, от которых у инфанта горели уши и шея. Тем не менее Бертран держался довольно стойко и на предложения не поддавался.

— Напрасно, — заметил однажды герцог де Роган. — Представитель королевской семьи имеет право на маленькие слабости. Милейший Бертран, посмотри, как на тебя смотрит герцогиня де Клико, будь у нее возможность, она заглотила бы тебя не разжевывая.

Речь шла о той самой женщине, которая привлекла внимание Бертрана в первый день его появления во дворце. Теперь он знал ее имя. Бертран не признавался себе в том, что его влекло к этой женщине, уже начинающей увядать, но все еще сохраняющей формы. Было в ней что-то такое, что доставляло Бертрану беспокойство и волнение, инстинктивно он старался не оказываться с ней наедине, более того, он боялся женщины, чувствуя себя мышью, с которой лениво играет ухищренная в охоте кошка. Женщина чувствовала его страх, она насмешливо улыбалась при встрече с Бертраном, а когда выпадала такая возможность, старалась коснугься его крутым и еще упругим бедром. Бертран шарахался в сторону, и его испуг вызывал снисходительную улыбку женщины. Рыцари Конкуры смотрели на эти игры с непроницаемыми лицами, но Бертран чувствовал, что в душе они посмеиваются над ним.

Жизнь во дворце удручала молодого Гюльзенхирна своим пустым бездельем. Дни проходили в праздности и, чтобы как-то занять себя, Бертран занялся фехтованием. Уроки ему давал маркиз де Кошенье, слывущий при дворе изрядным бретером и дуэлянтом. Маркиз уже отпраздновал свое тридцатипятилетие, и по обрывкам его речей Бертран догадывался, что в прежней своей жизни де Кошенье был наводчиком в танковом экипаже одного из батальонов дивизии СС «Мертвая голова». Фехтовал он превосходно, что являлось следствием его прежнего участия в буршеских пирушках и скандалах. По словам герцога де Рогана, шрамы на щеках печально кончившего Эрнста Кальтенбруннера в свое время оставил именно де Кошенье, который, разумеется, в то далекое время носил совсем иное имя, которое сейчас не стоило и вспоминать прежде всего из-за того, что оно значилось в списках военных преступников, составленных русскими и американскими союзниками.

С одной стороны, Бертран понимал окружавших его людей. Многие из них разыскивались карательными органами победителей в прошедшей войне, и им не хотелось повторить судьбу тех, кто предстал перед Международным трибуналом, этим судилищем, незаконно образованным победителями. С другой стороны, не видно было, что люди играют новую роль, нет, отнюдь, они жили нуждами королевства, и в самом деле превратившись в дворян Паризии, никогда и ни при каких обстоятельствах не углубляясь в свое прошлое.

Бертран не раз замечал, что к ставшему его наперсником герцогу де Рогану дворцовый люд относился с настороженностью и даже некоторой боязливостью. При дворе де Роган носил прозвище Черный герцог, но дело было даже не в траурно-мрачном одеянии, излюбленном герцогом. За ним тянулся шлейф жутких слухов и страшных историй, которые, несомненно, имели какую-то реальную подоплеку. Рассказывали, что время от времени у негров, обслуживающих знать, пропадали дети и эти исчезновения были прямым следствием тайной деятельности герцога, который в подземельях дворца занимался не понятными никому экспериментами. Король не раз просил герцога отказаться от своей научной работы и начать новую жизнь, заманивая де Рогана алым кардинальским одеянием. Но попытки эти оказались тщетными, несмотря на то, что герцог был не прочь занять пост кардинала, хотя даже дьявол в сравнении с ним казался более достоин звания его святейшества.