Сергей Синякин - Игры арийцев, или Группенфюрер Луи XVI

— Бертран, — сказал Мюллер (или это сказал герцог де Роган?) — Вы когда-нибудь ездили верхом?

— Никогда, — признался Гюльзенхирн, с жадным любопытством наблюдая за рыцарями. Похоже, что здесь они исполняли обязанности надсмотрщиков. В руках у некоторых были бичи, которыми рыцари пользовались весьма умело. Вскоре индейцев у хижин не было, все они скрылись в густых зарослях сельвы. Остались только рыцари, которые в свою очередь с непонятным жадным любопытством наблюдали за Гюльзенхирном и низко кланялись ему, едва только замечали, что взгляд Бертрана останавливается на ком-нибудь из них.

— Жаль, — равнодушно сказал герцог. — Ну, ничего. Все мы однажды учимся чему-то новому. Это не так уж и трудно, клянусь святой Эльзой!

Он внимательно оглядел Бертрана и остался недоволен увиденным.

— А теперь, любезный Бертран, — сказал герцог де Роган, — теперь мы с вами оденемся в подобающие одежды. Эй, кто там? Одежду родственнику нашего короля!

Господа, кто из вас и когда в первый раз ездил на лошади?

Есть такие? Следовательно, обязательно найдутся те, кто будет сочувствовать Бертрану Гюльзенхирну всеми силами своей души. Пусть даже лошадь ему досталась смирная, можно даже сказать ленивая, на разные пакости не слишком способная, все равно после первой же стоянки Бертран начал двигаться, как истинный кавалерист. Его до этого прямые ноги обрели замысловатую кривизну, соответствующую бокам гнусного животного, чья неровная иноходь способствовала обретению если не геморроя, то, несомненно, нечто родственного ему. В общем, все было по той самой немецкой поговорке, которая гласит, что мастерство рождается преодолением трудностей.

Одет он сейчас был более чем странно. Даже не странно, а скорее непривычно, потому что, если говорить честно, одежда его имела определенное изящество. На нем был короткий синий камзол, представляющий собой длинный жилет с баской, достигающей до половины бедер. На баске были карманы, но, к сожалению, сейчас они пусты. Под камзолом надета была батистовая рубашка и кружевной галстук. Рукава заканчивались широкими обшлагами-раструбами. Тесные штаны бежевого цвета доходили до колен. На штаны внизу были натянуты чулки, которые стягивались алыми подвязками. Сам бы одеться Бертран вряд ли сумел, но ему помогали люди, в которых даже взрослевший в люмпенизированной военной Европе тотчас узнал лакеев. Не то, чтобы они были в ливреях, нет, он узнал их по выражению лиц и подобострастной угодливости, с которой они одевали его. Надо ли говорить, что лакеи были мулатами?

Сейчас из узкого кармана кафтана торчала изящная шпага, которая внушала Бертрану серьезные опасения. Он всегда с опаской относился к холодному оружию, подозревая в кровожадности даже кухонные ножи. Необходимость носить тонкую смертельно звенящую полоску металла, специально предназначенную для убийства, всерьез беспокоила Гюльзенхирна. Пожалуй, старый и испытанный фаустпатрон, пусть он был тяжелее и неудобнее, Бертран принял бы с большим спокойствием.

— Вы великолепны, принц, — воскликнул герцог де Роган, впервые увидев одетого в новые одежды Бертрана. — Более того, боюсь, что знатные девицы будут драться между собой из-за обладания вашим платком!

Бертран чувствовал себя попугаем, опереньем которого восхищаются знатоки.

Герцог был по-прежнему одет в темное, правда, одежды стали значительно более старинного покроя и не уступали по фасону одеждам Бертрана. На герцоге по-прежнему была широкополая шляпа с легкомысленным пером.

Ловко восседая на своем коне, герцог продолжил свои безумные поучения:

— Как я уже говорил вам, уважаемый принц, совсем скоро мы будем в Паризии. Это монархическое государство, и королем в нем является ваш дядя. Боже вас упаси называть его прежним именем, он это имя отверг. Но разве имеет кто-нибудь из нас моральное право осудить своего короля? Теперь его зовут Луи, и он из славного рода французских королей, являясь в этом ряду шестнадцатым по счету. Как к каждому монарху, обращаться к нему следует соответственно — Ваше величество. Особо доверенные лица и те, кого король удостоил своей царственной дружбы, могут обращаться к нему — «сир». К остальному дворянству следует обращаться, именуя их «Ваша светлость», но вы, как принц и наследник вашего дяди, можете именовать их просто по имени или по титулу.

Государственным языком Паризии является французский язык. Но это вовсе не значит, что вы должны изъясняться именно на французском языке. Французским языком считается тот язык, на котором изъясняется подавляющее большинство дворянства. Надеюсь, вы уже догадались, что это за язык? Главное, не следует подчеркивать, что вам известно, чем этот язык отличен от французского. Вы понимаете меня? За этим следят очень сурово, очень, принц. За это можно поплатиться головой.

И ради Бога, не называйте Аргентину ее именем. Мы, жители Паризии, именуем ее Испанией. Дипломатических отношений у нас по вполне понятным причинам нет. Можно сказать, мы пока существуем инкогнито.

Герцог тонко улыбнулся.

— Бедный мальчик! У вас омлет в голове! Это пройдет, Бертран, однажды это пройдет. Не задумывайтесь над моими словами, любуйтесь окружающим миром. Видите, как суетятся викуньи на склонах вон той горы?

Легко сказать, любуйтесь! У Бертрана были веские причины думать о совершенно иных вещах, от которых кружилась его бедная голова. И ведь было от чего закружиться голове молодого Гюльзенхирна! Он был окружен сумасшедшими, и эти сумасшедшие явно ставили своей целью свести с ума его самого! Для этого они придумали несуществующее королевство, обрядили его в старинные вещи и объявили принцем. Для этого и только для этого они устроили сумасшедший марафон, финишем которого для Бертрана могла стать лишь палата психиатрической клиники. Господи всемилостивый! Как он уповал теперь на встречу с дядей, единственным человеком, который мог избавить его от безумцев и вновь убедить Бертрана, что мир рационален и прост в своем устройстве.

Вечером, когда они закончили переход, Бертран с трудом добрался до постели. Седалище его было натерто до такой степени, что Бертран ненавидел всех существ на Земле, которые когда-то ходили под седлом или запрягались в упряжки. Бессильно раскинувшись на постели, он слушал, как у его комнаты ежечасно меняются часовые, о чем легко догадывалось по церемониальному постукиванию алебард и лязгам скрещиваемых караулом шпаг, Бертран лихорадочно обдумывал происходящее. Надо ли говорить, что все случившееся с ним, Бертраном, воспринималось не иначе, как безумная игра, ставки в которой были не обозначены, а потому непонятны.