Сергей Синякин - Мрак тени смертной [сборник повестей]

Гесс засмеялся.

— Господи, Ади, очнись. Какое мне дело до евреев, если у меня самого их в родословной хватает. Я тебе говорю о возрождении нации!

— Если бы ты знал, как мне надоело сидеть с тобой в одной камере! — Шикльгрубер подошел к ведру с водой и склонился над парашей, ополаскивая лицо. Он сел рядом с Гессом. От капелек воды его лицо казалось заплаканным. — Выкладывай, Руди! — сказал он.

— Мы объявим немцам, что им живется тяжело именно из-за засилья евреев, — сказал Гесс. — Все беды Германии оттого, что власть опархатилась, что деньги принадлежат евреем, а простые немцы гнут на них спину. Мы скажем, что наши евреи смотрят в рот американским плутократам, русским комиссарам, масонам и прочему отребью. И люди проснутся, они будут ненавидеть евреев. А все потому, что именно из-за них истинным немцам живется плохо. Надо внушить людям, что живой немец важнее мертвого еврея.

Шикльгрубер задумчиво пощипал усики. Еще не ставшая знаменитой его челка небрежно свалилась на узкий лоб.

— А что потом? — спросил он.

— А потом, — сделав небольшую паузу, сказал Гесс. — Потом мы уподобимся Моисею. Мы прикажем им копать себе могилы!

Шикльгрубер пожал узкими плечами.

— Не вижу смысла, — сказал он.

— Они выкопают себе могилы, и мы скажем, что наступила ночь, пусть они укладываются в них. Но потом, когда наступит утро, мы не станем отделять живых от мертвых, пусть они — живые и мертвые — покоятся в земле!

— Руди, ты псих! Ты — маниак! — сказал Шикльгрубер. — Тебе не в тюрьме сидеть, тебе в клинике доктора Вайцмана лечиться!

Через несколько лет он вернется к этой мысли Рудольфа Гесса и теперь она не вызовет у него прежнего внутреннего протеста. В развитие этой мысли будет разработан план операции «Kristallnacht». Первые эшелоны с евреями загромыхают на стыках рельсов готовящихся к войне железных дорог в еще несовершенные концлагеря, где одних станут освобождать от химеры, называемой совестью, а других возносить до небес в буквальном смысле этого легкого слова. В один из таких эшелонов попадет престарелый Евно Азеф, бежавший от суда неистовых социал-революционеров и попавший-таки под суд не менее неистовых национал-социалистов. Обе партии желали счастья своим народам и во имя этого счастья не жалели человеческой крови.

7 ноября 1938 года семнадцатилетний беженец из Польши Гершель Грюншпан застрелил в Париже советника германского посольства фон Рата. В ответ на этот акт в ночь с 9 на 10 ноября 1938 года нацистами по личному приказу Гитлера и при активном пропагандистском и организационном участии Геббельса и Гиммлера был инсценирован, как некое стихийное выражение народного гнева, всегерманский еврейский погром: двадцать тысяч евреев брошены в концлагеря, тридцать шесть человек убито. Разрушено и сожжено двести шестьдесят семь синагог и восемьсот пятнадцать магазинов и предприятий.

— А вот не надо было Гершелю Грюншпану стрелять в фон Рата, — сказал Шикльгрубер, бывший уже к тому времени вождем германского народа Адольфом Гитлером. — За ошибки надо платить и все они заплатят полной мерой!

Трудно сказать, почему рейхсканцлер Германии вспомнил про идею партайгеноссе Гесса. Австрийский психиатр Зигмунд Фрейд стал бы доказывать сексуально-фаллические корни произошедшего, указывая на то, что, возможно, свою роковую роль сыграла трагическая смерть Ангелики Раубаль, убившей себя из револьвера вельможного любовника, или, может быть, «Kristallnacht» родилась из стойкой неприязни в полных скрытой гомосексуальности взаимоотношениях бывших сокамерников Гитлера и Гесса, которые привели к бегству последнего в Англию на стремительном, как стрекоза, «мессершмитте» в мае сорок первого года, или же ненависть Адольфа к евреям родилась из бесцеремонно прерванного Гессом служения культу библейского пастуха, который отправлял тогда в камере Шикльгрубер. Трудно об этом судить, особенно если ты не являешься специалистом, по классу сравнимым со знаменитым австрийским психоаналитиком. Однако факт остается непреложным — потомкам колен Израилевых было предложено рыть могилы.

Уже позже, в конце шестидесятых, отбывая наказание в Шпандау, Рудольф Гесс на вопрос одного из обслуживавших его тюремных психиатров об истоках зарождения идеи, пожевав тонкими синими губами и глядя куда-то в прошлое, ответил: «Молодые были. Хотелось посмеяться. Тюрьма нас тогда не пугала».

Как всякий богоборец, Адольф Шикльгрубер не верил в богоизбранность одного народа и его превосходство над другими. Но внутренний страх перед возможностью невозможного, живущий в душе каждого человека, заставлял Шикльгрубера искать выход, как когда-то в Вене он терпеливо искал цветовую гамму, которая бы дала ему возможность изобразить рассвет над Дунаем именно таким, каким он его увидел. И он нашел выход. Он пришел к нему во время прогулки в окрестностях Берхтесгадена однажды бессонной ночью, когда в альпийских лугах зацвели травы, и нежность ночных альпийских вершин заставляла трепетать душу. Адольф едва не подпрыгнул от восторга, но рядом была охрана, и, хмуро покосившись на них, фюрер поспешил укрыться в кустах, охватившее его сексуальное наслаждение от гениальной идеи требовало немедленного облегчения.

Идея была в следующем — уж если евреи мнят себя богоизбранным народом, то нужно пойти дальше и вообще перестать считать их людьми! Но почему — людьми? Надо поставить их вне всего живого, что существует на Земле. Если они принадлежат Богу, то пусть он за них и заступается! Да, именно так — пусть их спасает Бог! А если он не может спасти, то из этого проистекало три вполне самостоятельных предположения: либо Бога нет, либо евреи не являются богоизбранным народом, третье же еще более важное предположение ставило Адольфа на одну ступень со Всевышним. А это в свою очередь уже ничем не ограничивало его права на строительство более совершенного человечества.

И теперь именно волею фюрера германского народа австрийца Шикльгрубера бывший эмигрант и беглец из своей реальности Евно Азеф ехал в скотном вагоне навстречу своей судьбе. Поезд шел в ад, но Евно, как и окружающие люди, считал, что он просто меняет место своего жительства. Говоря по совести, он совсем не обманывал себя. В конце концов, что значит смерть человека? Всего лишь смена среды своего обитания. А среду своего обитания Евно Азеф уже менял минимум три раза: первый раз, когда начал сотрудничать с охранкой, второй раз, когда был разоблачен неутомимым охотником за провокаторами Бурцевым и бежал от своих товарищей в Германию и третий раз, когда инсценировал собственную смерть от болезни почек в берлинской клинике.

Наглухо задвинутые двери вагона, четкий лай немецких команд снаружи, тихий плач женщин и капризы измученных дорогой детей воспринимались Азефом как-то отстраненно, словно это происходило на экране синематографа, а он просто смотрел на все происходящее со стороны.