Марчин Вольский - Волк в овчарне

- Результаты, похоже, хорошие.

- Ну да, особенно для индейцев, - фыркнул Учитель. – Ну а про испанскую болезнь, привезенную тоже из Нового Света, ты тоже наверняка слышал?

- Слыхал, но сам ею никогда не хворал.

- Ладно, тогда пошли дальше. В Париже он появился в 1572 году, перед самой Варфоломеевской ночью, впоследствии известия о нем доходили из чешской Праги, ну и как раз отсюда…

- Может ли это быть правдой?

- Как раз это я и хочу установить. Хотя многих элементов дела не понимаю. К примеру, меня удивляет то, почему никто не замечает непоследовательности легенды. Почему Скиталец, если он так желает скрываться, всегда принимает форму иудея, по причине своего отличия в особенной степени подверженного преследованиям?

- Быть может, он ищет смерти? – шепнул я.

- А это еще один нонсенс во всей истории. С чего бы это Иисусу Христу делать его бессмертным и каждые тридцать три года позволять ему возрождаться заново? Говорят, будто бы это в наказание, но, как я считаю, это же гораздо большая награда, чем немедленный поход в небеса. Я бы отдал все, что у меня имеется, за такое покаяние. Боже мой, жить полторы тысячи лет и наблюдать, как меняется лицо этого мира, как же это увлекательно… - Он замолчал ненадолго и потер ладонью, словно человек, только что вышедший из воды после купания. – Возможных выводов два: либо отбросим весь рассказ как обычную чушь, либо же отключим от него Иисуса Христа, и тогда Вечный Скиталец окажется человеком, который каким-то образом обрел тайну бессмертия. Единственную тайну, которая по-настоящему интересна для человека.

- И вы, Учитель, хотите отыскать его и склонить, чтобы он вам ее открыл?!!!

- Для начала я хотел бы его обследовать.

- Ну а если мещане из Вале именно сейчас прервали его долгую жизнь, высылая его в небытие в виде дыма?

- Не думаю, - огромной уверенностью в голосе ответил il dottore . – После тысячи шестисот лет существования в тайне так легко не попадаются. Но, извини, сейчас будем спать, потому что как можно скорее отправляемся в Чехию. Предчувствие мне говорит, что на сей раз след с не обманет.

* * *

Вроде как, никогда не спится так хорошо, как в молодости. Il dottore пришлось весьма крепко трясти меня за плечо, чтобы разбудить, при чем, он тут же прикрыл мне рот своей ладонью, чтобя я не мог выдать себя вскриком.

- Слышишь? – спросил он.

- Что я должен слышать?

- Напряги слух!

Я попытался, но долгое время слышал только стук собственного сердца. Затем ко мне пришли шум ветра в дымовой трубе, барабанящие по крыше капли дождя, а потом… Откуда-то из-за толстых стен до меня донесся крик ребенка. Интересно. Гиацинтус не хвалился перед нами своим потомством. Или это заболел кто-то из детей прислуги?

Вот только, почему сдавленный крик доносится как будто бы из-под земли…? Я опустил босые ноги на каменный пол, желая направиться к двери, но Учитель меня удержал.

- Ты куда это?

- Проверить…

- Если мои подозрения верны, мы бы подверглись излишнему риску.

- Нет, нет, пожалуйста, не…

Отчаянный детский голосок пробивался сквозь стены и своды. Но всего лишь на мгновение. Хлопнула какая-то дверь, и все замолкло. Мы прислушивались добрые полчаса, но крик не повторился.

Утром, когда я был занят своими физиологическими потребностями, il dottore упал с пары ведущих в альков ступенек и вывихнул ногу.

Я застал его вьющимся от боли и зовущим на помощь. Тут же появился Гиацинтус и его слуги. Но Учитель отверг их помощь, утверждая, что я прекрасно выставлю ему конечность, но он просит хотя бы еще денек воспользоваться гостеприимством il capitano , поскольку сам не в состоянии сесть на лошадь.

- Да хотя бы и неделю! – воскликнул толстяк. – Я счастлив, что могу принимать вас в гостях. Тем более, что по причине храмового праздника св. Гиацинтуса ко мне должны будут приехать сюда кузены и друзья, а ваше присутствие сделает пир еще более знаменательным.

Я занялся ногой моего наставника, уже через мгновение с изумлением констатируя, что не вижу ни опухоли, ни смещения.

- Со мной все в порядке, - шепнул мне Учитель и значаще подмигнул. – Мне нужна была причина остаться здесь на подольше.

Позднее, когда его, перевязанного, слуги вынесли в сад и оставили нас одних в укромном уголке, он пояснил, что не мог уехать, не выяснив тайны плачущего ребенка.

- Интуиция мне подсказывает, что это может быть тот самый сын пекаря, главная причина казни в городке, а сейчас – весьма неудобный свидетель удачной провокации.

- Но зачем его держат под замком, вместо того, чтобы убить?

- Поскольку еще нужен, - уверенно заявил il dottore . – Уже с самого начала до меня дошло, что господин Гиацинтус проявляет чрезвычайно гадкие склонности.

- И это дитя…

- Многое указывает на то, что удовлетворяет его дегенеративные желания.

Меня потрясло это открытие, и тогда я спросил, почему же мы ночью не освободили несчастное дитя?

- Если тебе известен способ, как нам двоим, да еще с ребенком, сбежать от толпы вооруженных людей, в горах, где мы чужаки, зато они знают их как свои пять пальцев, тогда выдавай его как можно быстрее!

- Тогда зачем же мы остались?

Il dottore таинственно усмехнулся.

- Я как раз такой способ ищу.

* * *

Могло казаться, что если ранее мой Учитель пытался перегнать ветер, то сейчас впал в состояние настоящего морского штиля. Вокруг нас ничего не происходило, il dottore лечил свою ногу и накачивал лекарствами Гиацинтуса, который, как и каждый ипохондрик, выполнял все рекомендации медика с совершеннейшим послушанием.

Если он и обдумывал какие-то планы, то не посчитал нужным посвящать в них меня. Несмотря на то, что каждой ночью я тщательно вслушивался, ребенок из подвала больше не отзывался. Но он должен был находиться там – как-то раз я заметил слугу, несущего в подвалы горшок с едой. Для крыс еду явно бы не варили.

Впоследствии оказалось, что Гиацинтус выцыганил от моего Учителя немного трав от бессонницы и наверняка запихивал их в несчастного, чтобы тот не вопил по ночам.

В течение всего времени этого "лечения" я читал творения Платона и святого Аквината. Никаких других занятий у меня просто не было. В доме Гиацинтуса не было ни одной молодой женщины или вообще кого-то моего возраста, не считая тупых слуг, с кем я мог бы поговорить.

Гости появились неожиданно, около пятницы, и сразу кучей: два экипажа и шестеро верхом. Все домашние бросились их приветствовать, у меня же замерло сердце, когда на вороном коньке с самого переда шествия я увидал синьора Петаччи делиа Ревере, оживленного и весьма самоуверенного. Какое-то мгновение я надеялся на то, что он не узнает меня в мужской одежде, с подрезанными волосами; и тут, к сожалению, из первого экипажа вышли несколько женщин, в том числе одна… О, высокое небо!