Марчин Вольский - Волк в овчарне

Вскоре я почувствовал дыхание Кларетты у себя на шее, затем поцелуи в уши, которые у меня весьма чувствительны, наподобие листочков осины, после этого случилась завершившаяся удачей попытка перевернуть меня на другой бок. Все это сопровождалось текстом, ну из тебя, сестренка, и доска. После того похотливая девица добралась до Деросси-младшего, и если эта находка ее в чем-то и удивила, то никак этого по себе не показала. Всего лишь раз повторив слова "сестренка, сестренка", Кларетта умело ухватилась за горемыку, выполняя при этом движения, подобные лущению бобов.

Поскольку пахла она довольно приятно, и, благодаря темноте, о ее уродстве я мог только догадываться, тело мое начало поддаваться ее процедурам. Мой журавлик поднялся вверх словно подснежник с первым дыханием весны.

Все так же повторяя: "сестренка, сестренка", словно бы полностью игнорируя все доказательства моего мужского положения, девица опустилась ниже под простыней, чмокая губами словно медведь, добравшийся до медовых сотов, но, поскольку уж больно была нетерпелива, быстро покончила со смакованием, и, будто варварский всадник, оседлала меня охляпкой и галопом рванула в сумасшедшее путешествие, стуча своими босыми ступнями меня по бокам, с целью увеличения скорости и придания большей плавности скачке.

Из ее пузырящегося слюной рта исходили странные звуки: не то песни, не то плач, когда же я начал внимательнее в них вслушиваться, меня охватил ужас, так как я узнал в них набожные псалмы и литании, что – принимая во внимание обстоятельства, в которых они исполнялись – отдавало тяжкой профанацией. Другое дело, что, вполне возможно, юная монашка не знала иных текстов, более подходящих моменту. Но, она ведь могла и помолчать!...

Все более запыхавшиеся мы вышли – словно лошади на ипподроме – на последнюю прямую, и вместе с возгласом: в ее случае – Salve Regina!, в моем: всего лишь – уфф!, мы вместе пересекли линию финиша, после чего Кларетта погрузилась в мечтательное состояние, а я тут же и заснул.

Утром от монашки не осталось и следа. На простыне тоже не обнаружилось каких-либо известных признаков борьбы, что доказывало: либо все это мне всего лишь приснилось, либо же я не был первым скакуном, которого объезжала похотливая сестренка христова.

Встретились мы на завтраке в трапезной. Только она ничего по себе не дала узнать. Глазки были опущены книзу, ручки сложены, а легкий румянец на щечках можно было приписать утреннему свежему зефиру, дующему со стороны Альп. А потом она исчезла так быстро, что мы даже и не попрощались. Это я принял с облегчением. Дорога перед нами была еще долгая, il dottore спешил настолько сильно, что на отдых мы остановились лишь вечером, и тут оказалось, что в наших коврах оказался некий избыточный груз. Прибежали Магог с Гогом и, живо жестикулируя, разыграли для нас истинную пантомиму, в особенности же, карлик начал изображать движения, как будто бы желал кого-то кольнуть кинжалом.

Учитель приказал развернуть ковры, и вот тут, словно Клеопатра из драмы уже упомянутого ранее Шекспира, их них выпала Кларетта, уставшая, зато с усмешкой на лице.

- Господи, Боже мой, что синьорина здесь делает? – воскликнул я.

- С вами еду, - решительно заявила та. – Поскольку желаю, чтобы ты на мне женился.

У меня кровь от лица отлила, поскольку от мысли о женитьбе (тем более, с такой, как эта) я был весьма далек. Хуже всего, что я не знал, что и сказать. Минуту мы находились в этой неудобной ситуации, словно куклы-марионетки, у которых спутались шнурки. И тут отозвался il dottore :

- Должен опечалить вас, достойная синьорина, только Альфредо не может жениться…

- Так ведь он же не женщина!

- …а не может на тебе жениться, потому что он уже женат, и в родной Розеттине оставил законную супругу с ребенком на руках.

Благословенна будь, ложь моего Учителя!

Понятное дело, были и слезы, и вопли: "Ах, и что мне теперь делать, соблазненной и опозоренной!". Но самое худшее прошло. Учитель в рамках компенсации за весьма проблематичное осрамление дал Кларетте кошелек и запасную лошадку, на которой она могла вернуться домой, о чем впоследствии не промедлил мне упомнить, забирая долг по частям из моих скромных карманных денег, которые сам же и давал.

Уже в Пьемонте, в небольшой церковке у тракта, по которому мы мчались так быстро, словно за нами гнался целый табун ненасытных монашенок, я нашел священника, готового меня исповедать, что тот сделал с охотой, а про некоторые грешные подробности расспрашивал весьма тщательно, страшно при том дивясь.

- Да не может быть, чтобы монашка и такое вытворяла. Причем, у нас…

- Да не у вас, а в Ломбардии.

- А-а-а, ну разве что в Ломбардии, - ответил он на мои признания, приказав в рамках покаяния хлестать себя плеткой по утрам и вечерам, чтобы больше подобным искушениям не поддаваться.

Мне казалось, что на этом история и кончится, потому что мандавошек, которых я нахватался во время развлечений в закрытом для других монастыре, il dottore изгнал какой-то знаменитой "египетской мазью". Но в этом я ужасно ошибался.

Тем временем, мы забрались в по-настоящему высокие горы, достигавшие неба, на вершинах покрытые снегом, и очень много можно было бы рассказывать про наши усилия, прилагаемые, чтобы пересечь их в кратчайший срок, что, с божьей помощью нам удалось без потерь. Наши лошади оказались более стойкими, чем слоны Ганнибала, из которых – как говорят – почти что все во время мучительного перехода пали, так что, когда пришло время вступить в бой, остался всего лишь один. Время от времени, и наши клячи доходили до границы своих возможностей, останавливались на месте, ржали, и только пену со своих морд роняли. Тогда уже нам приходилось из кареты выходить, повозку подталкивать, а упряжку тянуть дальше.

Всякую свободную минуту мой Учитель использовал, чтобы поить меня все новыми и новыми порциями из колодца знаний, которым был он сам. Я же все время ломал голову, откуда же черпал он сам? Было бы невозможным, чтобы до всего он дошел своим умом. Он и вправду никогда не вспоминал о своих непосредственных менторах, но мне известно, что il dottore переписывался с величайшими умами эпохи, в городах все время его ожидала почта – а среди тех, от которых он получал письма, был и астроном Кеплер, и некий Галилео Галилей, и родившийся в полуночных странах Тихо де Браге, и англичанин Бэкон, про которого говаривали, будто бы именно он и является истинным автором пьес Шекспира, а тот – всего лишь aktorus , который всего лишь представляет эти драмы на сцене. Разные люди писали Учителю – одни уже признанные, другие – лишь находящиеся на пороге славы, еще кто-то – кто славы еще не добыл, зато часто подвергался издевательским насмешкам, но всякий раз мой Учитель мог извлечь из их трудов что-то чрезвычайно важное. Долгое время я считал, будто бы он занимается алхимией, потому что всегда у него имелось достаточное количество золота, только оно было порождено не в процессах трансмутации, в которую лично я никогда и не верил.