Наталья Резанова - Корабли с Востока [litres]

Время точно потекло вспять, шестнадцати лет – как не было. Кто из них не вспомнил сейчас, как тогда читали письмо для внутреннего круга, а на самом деле – предназначенное всем, письмо, послужившее сигналом к началу войны? Особенно, когда человек, написавший то письмо, сидит тут же. У всех у них то же ощущение – они оказались там, где уже были. У всех, кроме разве что Миуры. Он тогда уже состоял при Токугаве, но к делам внутреннего круга допущен не был.

Именно Миура Андзин и подает голос, когда молчание слишком уж затянулось. Он откашливается и произносит:

– Если осмелюсь – я уже говорил и считаю долгом повторить сейчас: это не так странно и серьезно, как кажется. Городов-республик в мире больше, чем у меня пальцев, многие из них входят в состав государств, которыми правят иначе. Нидерланды, вы называете их «Оранда», управляются только выборными, причем каждая их провинция – отдельно, и они выигрывают войну, хорошо живут, сюда добрались. Там, где я родился, уже четыреста лет закон стоит выше короны, а правитель не может вводить налоги и принимать многие решения без согласия подданных. Нам это не повредило, если случались у нас войны и беды, то не из-за этого. В старые времена поло… четверть мира под властью Рима жила так. А тут речь не идет о таких крайностях – только о праве советовать, как лучше составить общий закон. – Он морщится и добавляет: – Кажется, по-латыни это называется constitutio. У вас ведь были такие?

В том-то и беда, думает Наоэ, и наверняка не он один. В том-то и беда, что были и есть, и все мы помним, как они устанавливались. Свод законов клана – внутреннее дело клана. И свод законов может стоять выше воли главы клана. Так было в Каи при Сингэне, и это достойное дело, когда справедливость в доме одна для всех. Но со времен реформ Тайка, со времен первого Фудзивара, то есть уже семь с лишним веков, земля и люди на ней принадлежали Небесному Правителю… Претендовать на то, что твои законы имеют источником – или одним из источников – не твою волю, а желание земли, сообразуются с этим желанием – на чьи прерогативы покусился Дракон? Только сёгуна? Только Ставки? Или не только? Все-таки сколько бы лет Миура ни прожил в Присолнечной, ему никогда этого не понять.

Но если Датэ провоцирует войну, значит, он считает – возможно, ошибочно, как Уэсуги шестнадцать лет назад, – что он теперь может ее выиграть. Или… что ему ее не избежать, так или иначе. Каких союзов он там назаключал – за горизонтом? О чем они договаривались на самом деле? Кому из присутствующих – или отсутствующих – уже нельзя доверять? Сколько думает, что война – их шанс вернуть прежнюю независимость, а там чем боги не шутят… И есть еще князь Мацудайра Тадатэру, младший брат сёгуна. И люди Токугава, которые думают, что их дому пригодился бы более энергичный глава.

Господин Кагэкацу морщится, и советник знает: если бы он не удерживал мысли усилием воли, на его лице проявилось бы то же самое выражение. Самая ненавистная вещь во внутреннем конфликте: необходимость ждать предательства от своих, уверенность в том, что кто-то предаст обязательно.

– Не позволит ли Великий господин, – говорит тем временем Хонда Масадзуми, спокойно, легко, будто речка течет по равнине, – мне, ничтожному, заняться этой мелочью?

Общее молчание. Короткое и притом вязкое, растекающееся. Сухой щелчок веера рассекает его, как нож тесто. Великий господин изъявил свое согласие.

– Пора заканчивать с этим. – Преподобный Тэнкай, молчавший все время, наконец подал голос. – Совет уделяет слишком много внимания этому… вызову.

– Это не вызов. – Токугава Хидэтада, также предпочитавший молчать и слушать, откликается. – Это дзисэй [20] Предсмертное стихотворение. (Примеч. авторов.) .

И вот теперь они едут обратно в Этиго. Господин Кагэкацу не торопится, как делают те, кого ожидает семья. О-Кику-химэ давно скончалась от чахотки, а наложница, которую князь взял, когда стало окончательно ясно, что брак его будет бездетен, умерла родами. По крайней мере, она исполнила свой долг и подарила клану наследника. Молодой господин еще мал и находится под присмотром О-Сэн и наставников. Но причина, по которой Кагэкацу молчит и не горячит коня, не в том, что дома его не ждут.

Он и на совете не сказал ни слова, чему никто не удивился: немногословие князя Уэсуги известно всем. Но советник слишком давно и слишком хорошо его знает, чтоб не понять: Кагэкацу недоволен тем, что произошло. Он не стал возражать против предложения Хонды Масадзуми. Война сделалась бы пагубой для всего государства, едва только отвыкшего от внутренних междоусобиц. Да и с какой стати ему возражать? Уэсуги никогда не были союзниками и друзьями Датэ (впрочем, есть ли у него друзья?), а все прочие, кто там присутствовал, тоже не нашли возражений. И все же что-то его гложет. Наоэ кажется, что его господин некоторым образом испытывает сочувствие к давнему врагу… ставит себя на его место.

По крайней мере, Кагэкацу оставил мысли о своей вине в гибели семейства Кагэторы и о наказании, которое его постигнет. Время показало, что они во всем были правы, все, что было сделано, – пошло во благо клану. Нет ничего общего между владетелем Этиго и владетелем Сэндая. Но господин так не считает. И Наоэ догадывается, почему.

Мэго-химэ.

Между ней и покойной О-Кику было столь же мало общего, как между их мужьями, и все же…

После гибели клана Такеда все ждали, что Кагэкацу оставит жену и заключит другой союз. Не было решительно никаких причин держаться за этот бесполезный брак. И все же Кагэкацу был с О-Кику до конца. С Датэ все обстояло еще хуже. Гораздо хуже. Политические выгоды от этого брака развеялись как утренний туман, детей у них тогда еще не было, а к тому времени, когда тайко вызвал Мэго-химэ в Киото, супруги Датэ были на ножах в буквальном смысле слова. Наоэ тогда думал, что регент буквально спас Мэго жизнь… а Датэ дал повод избавиться от жены. Политические союзы скрепляются браками, а в союзниках Одноглазый тогда сильно нуждался. Рассуждения эти оказались ошибкой. Никого не нужно было спасать, и никто никого не бросил.

Впрочем, довольно об этом. Есть более насущные темы для размышлений.

Пожалуй, Наоэ был неправ, считая, что положение в точности повторяет то, что было шестнадцать лет назад. Если бы тогда Иэясу решился убить Исиду

Мицунари до начала военных действий, – была у него такая возможность, и не однажды, – это ничего не изменило бы. Война все равно бы случилась. Оставался Укита, оставались Уэсуги, до которых Токугава не мог дотянуться, да и без них у Иэясу было слишком много врагов.

Теперь картина другая. И не зря они молчали. Это надо умудриться – так суметь всех допечь. Если господин Масадзуми преуспеет, войны не будет. А у Масадзуми-доно есть шансы преуспеть, уважаемый свойственник Наоэ может быть ловким дипломатом, а может – чем-то совершенно иным. Не стоит беспокоиться понапрасну.