Руслан Агишев - Непосланный посланник [litres]

Пристально следя за отвлекшейся троицей, я подошел к ним почти вплотную. Со стороны деревьев меня отделяло от младшего лейтенанта не больше двух-трех метров.

«Стоп! Что это еще такое? Ну-ка, ну-ка… – легкое дуновение ветра принесло мне какой-то странный запах. – Запах, какой-то запах… Что-то не пойму. Черт, что-то цветочное! То ли одеколон, то ли душистое мыло. Не пойму точно. Черт! Что же это я, вот оно!»

Этот цветочный, едва уловимый запах словно бомбу у меня в голове взорвал, освобождая самую настоящую лавину воспоминаний о первых днях великой войны… Перед моими глазами стали проноситься строки и образы из многочисленных книг и фильмах о немецких диверсантах. Но вспомнились мне не легендарные матерые волки из Бранденбурга, а их братья помельче. Это были тоже бывшие белогвардейцы, их родственники, махровые националисты, дико ненавидевшие все советское. Единственное, последние были не столь штучным товаром и забрасывались на пару дней или даже часов с наспех состряпанной легендой и «сырыми» документами. Они должны были, присоединившись к отступающим бойцам Красной Армии, наводить на них специальные охотничьи команды или обычные маршевые части Вермахта… А особенно запомнилось мне, что подготовка в спешке нередко приводила к провалу этих диверсантов. Первое время они попадались на самых обыкновенных мелочах – шелковом чистом нижнем белье, пресловутых сапожных гвоздиках с квадратной шляпкой на подошве, запахе одеколона, припрятанной недалеко от лагеря ракетнице и так далее.

«Точно, этот надушенный петушара – немец! Дождется ночи и даст сигнал своим, а нам всем потом амбец!»

Настю наконец поставили на землю, после чего я с облегчением выдохнул. А подбежавшие с госпиталя бойцы начали что-то спрашивать у пришедших.

«Что же делать? В портки к ним ведь не залезешь… А может, как в том фильме, громко крикнуть «Хайль Гитлер!» и вскинуть руку в приветствии? Глядишь, кто-то и отзовется. Б…ь, а если нет?! Что тогда делать?! Может, особиста нашего натравить на них?» Мой взгляд не отрываясь продолжал следить за пришельцем – младшим лейтенантом и находить в нем все больше и больше странного, что, пусть и не сильно, но выделяло его среди остальных. Эта мысль о диверсантах настолько сильно мне втемяшилась в голову, что я никак не мог успокоиться.

«Лейтенант Карабанов, наш политрук, вообще без башни и предателя и дезертира в каждом готов искать. Вот если ему как-то намекнуть, глядишь, дело-то и выгорит…» От пришедшей идеи я аж закипел, настолько она мне понравилась. В ней ведь было все: и моя безопасность, и поимка врага, и дорога на восток. «Так, надо быстрее писульку писать. Где у меня тетрадка-то была? Б…ь, забыл! Взяли ведь… А, вот она!»

И уже через полчаса, проводив упирающую Настю к бабушке, я был на другом конце лагеря, примыкавшего к болоту. Как раз здесь, возле темно-зеленой болотной ряски, куда из-за комаров и отвратительного гнилостного запаха, редко кто решается заходить, я и пристроился под кустом с тетрадкой и карандашом.

– Начнем… «Сообщаю Вам, что недавно присоединившиеся к отряду двое бойцов и командир являются переодетыми диверсантами. Высокого плечистого лейтенанта несколько дней назад я лично видел одетым в немецкую форму в Бресте. Тогда мне чудом удалось сбежать от этого палача», – я медленно и аккуратно, высунув от напряжения кончик языка, выводил буквы. – Хм, неплохо вроде. Коротко и ясно. Хотя, надо бы огоньку добавить… «Этот изверг лично расстрелял моих соседей по дому – Лизавету Павловну и ее сынишку Коленьку…» Вот так вроде лучше! Черт, если бы я получил такое письмецо, то лично бы вышиб мозги этому лейтенантику! Главное, чтобы их проверили сначала, а то вдруг мне это все померещилось?!

Остальное было делом техники, особенно в этом бардаке, который по недоразумению назывался военным лагерем. Я, прикидываясь ветошью, прошелся по лагерю из конца в конец, подмечая, где находился особист. К счастью, тот был не у себя. Так что просунуть свернутое в трубочку письмо через наброшенные на крышу землянки лапы ели оказалось раз плюнуть.

– А вот и он, красавец, – я быстро юркнул за толстое дерево и оттуда понесся в сторону палатки с ранеными. – Отсижусь пока там. Тем более отсюда все отлично видно.

Однако почти у самой палатки, точнее огромного тента, натянутого над полевой операционной, я вдруг нос к носу столкнулся с бабушкой, которая почему-то прижимала к себе Настю и успокаивающе гладила ее по голове. «Чего это еще здесь за траур?»

– Вот ты где, неугомонный говорун! – бабуля вдруг ожгла меня взглядом. – Носишься как козлик, людям мешаешь! Сиди-ка тут со мной! Целей будешь… И смотри мне, не матюгаться!

Пришлось сесть рядом на импровизированную лавку – поваленное бревно.

– Че случилось-то? – со своими говорил я уже совершенно нормально. – А?

Выяснилось, что пока я готовил свою подставу, к нам вышла еще одна группа, которая шла, как и мы, с самого Бреста. Еще удивительней было то, что вырвавшееся из крепости подразделение на руках принесло тяжело раненого комиссара Фомина, нашего старого знакомого и родственника. И именно сейчас его пытались прооперировать, вытащив из груди осколок разорвавшегося снаряда.

– Так чего ревешь-то, дура? – и мне сразу же прилетел сильный подзатыльник от бабушки. – Живой ведь…

– Доктор ведь говорит, что наркоз нужен. Не выдержит дядя Ефим наживую такой операции, – девчонка не выдержала и вновь начала плакать.

«Черт побери! А ведь комиссар-то – мой шанс убраться отсюда. Он, похоже, один из самых адекватных здесь. Вон как воспринял мои откровения… Надо его вытаскивать, и тогда он вытащит меня». Я тут же соскочил с бревна и подошел к палатке, где отогнутый угол брезента позволял прекрасно слушать разговор хирурга, серого от усталости дядьки среднего возраста, и молоденькой медсестры.

– Ничего нет, Кирилл Иванович! Совсем ничего! – и эта девчушка семнадцати-восемнадцати лет чуть не плакала, теребя окровавленный передник. – Ни спирта, ни водки. Ничего не осталось. Все там сгорело, – она опустила заплаканное лицо на лежавшего на столе комиссара.

Действительно, тот выглядел «тяжелым». Я даже отсюда видел, каким бледным было его лицо, как прерывисто, трудно он дышал. Грудь его поднималась еле-еле, с какими-то хрипами, хрустом, словно внутри него что-то сломалось.

– Леночка, оперировать все равно нужно. Если этот осколок не вытащить в течение двух часов, он умрет, – доктор скрипнул зубами от бессилия, понимая, что и этого еще недавно полного сил мужчину он уже не спасет. – Придется резать наживую. Другого выхода я не вижу. Товарищ комиссар, вы меня слышите? Вас нужно срочно оперировать, – было видно, как хрипящий Фомин что-то пытался сказать, но на его губах лишь пузырилась пена.