Руслан Агишев - Непосланный посланник [litres]

Бывший полковник горько усмехнулся. Какие-то пару лет назад он стоял в очереди за новыми наградами и званиями, а теперь за водой и лагерной пайкой.

Бум! Бум! Бум! Вдруг раздался ставший за эти пару месяцев ненавистным звук лагерного колокола – подвешенной на столбе шпалы. Бум! Бум! Бум!

– Смотри-ка, рано вроде. Лексей, бригадира-то нема, – старик быстро заковылял к прикрытым воротам, сколоченным из нестроганых здоровенных досок. – Случилось чего…

Тут одна из створок резко открылась, и внутри барака показался тяжело дыша высокий как каланча бригадир. Широко раскрывая рот, он почти минуту не мог ничего сказать.

– Случилось чего? – старик, как всегда, оказался впереди всех. – Рано же еще. Неужто помер кто?

Наконец бригадир отдышался и выпрямился. Кузнецов, тоже протиснувшийся через остальных зеков вперед, едва не отпрянул назад. Бригадир, еще не старый мужик, сейчас выглядел настоящим мертвецом с горящими, словно раскаленные угли, глазами.

– Мужики, беда… – захрипел он, вцепившись взглядом почему-то в Кузнецова. – Война. Германия напала… Уж неделя как… Минск оставлен.

А через несколько минут ошарашенные новостью зеки бежали на общее построение, к которому продолжал призывать гулкий звук лагерного колокола. Словно встревоженные осы, сотни и сотни изнеможенных сидельцев с нашитыми на робах номерами в нетерпении строились на плацу, с дикой жаждой всматриваясь на стоявших возле лагерного начальства незнакомых военных.

– Граждане осужденные, – без всякой переклички, ставшей уже привычной, заговорил начальник лагеря, пухлый майор с крошечными усиками. – Ровно в четыре часа утра 22 июня 1941 года вероломный и жестокий враг внезапно обрушился на границы нашей Родины! Доблестные бойцы Красной Армии встретили немецко-фашистских захватчиков…

Пухлолицый вещал с таким пафосом, что стоявший рядом с ним прибывший гость не выдержал и прервал его. Он что-то бросил начальнику лагеря и вышел вперед.

– Да, почти неделю идет война. Красная Армия с большими потерями пятится назад, – глухо говорил военный. – Мы уже потеряли почти всю Белоруссию. Сейчас немецкие танковые клинья нацелились на Киев… А вы, опытные командиры, прошедшие Финскую, Японскую кампании, прохлаждаетесь здесь, – людская волна всколыхнулась, и на какое-то мгновение показалось, что она сейчас захлестнет трибуну и всех стоявших на ней, автоматчики вскинули оружие. – Слушайте меня внимательно! Два раза повторять не буду!

Кузнецов, как и многие его товарищи по несчастью, замерли, догадываясь, но не веря в то, что могло последовать дальше.

– Советское правительство во главе с товарищем Сталиным объявляет о формировании Первой и Второй особой ударной армии, набираемых из осужденных, желающих искупить свою вину кровью. Уголовные дела всех взявших оружие будет рассмотрены в особом порядке. Заключенные, получившие до пяти лет…

Но Кузнецов уже не слушал. Работая локтями, он пробирался вперед, а в его голове билось лишь одно слово – ВОЙНА.

Москва

Кремль

После такого долгого монолога я замолчал и наконец получил возможность перевести дух. «Черт, как же пить охота!» Сиротливо стоявшая передо мной уже остывшая чашка с чаем была тут же выпита залпом, но дико пересохшее горло почти не почувствовало ни вкуса, ни аромата знаменитого индийского чая.

«Ну вот, кажется, и все… Я почти все выложил. Как говорится, стою тут без штанов, в одних трусах… Хотя инфу про установку телепортации, думаю, пока придержу. А то как бы от излишнего энтузиазма они тут дров не наломали! Надо немного подождать, а когда встанет вопрос о строительстве бункера, можно будет и вернуться к этому вопросу… Лишний туз в рукаве еще никому не мешал». Оторвавшись от опустевшей чашки, я осторожно поднял глаза и посмотрел на своего молчаливого собеседника. Как оказалось, Сталин уже встал с места и медленно прохаживался вдоль стола со своей потухшей трубкой в руке, про которую по всей видимости он и думать забыл. «Проняло, кажется. Как там в “Камеди клаб” пели: говорили из стали, а оказалось – из мяса. А ведь держится-то как! Даже бровью не повел, когда я тут про будущее распинался. Б…ь, даже завидно!»

Хозяин кабинета тем временем сделал еще один круг и остановился перед столом, на поверхности которого лежала его записная книжка с заметками. Он, не торопясь, перевернул несколько страниц и, шевеля губами, что-то начал перечитывать.

«Кстати, а главного вопроса я так и не услышал… Занимательно, ведь каждый бы спросил, а что будет со мной. Ведь в своем рассказе я как-то это обошел вниманием. Черт, действительно матерый человечище с дикой выдержкой! Ведь и про будущее-то слушал не так внимательно, как про Великую Отечественную… Понимает весь расклад».

Тут я, все это время тискавший в руке пустую чашку, как-то неосторожно звякнул ей о тарелку, отчего раздался громкий звук. Сталин, увидев, как я вздрогнул, слегка улыбнулся и подошел к моему месту. Взяв небольшой чайничек, он, правда, тут же его поставил на место.

– Остыл. Нехорошо пить чай холодным. Вкус у него совершенно другой. Сейчас сделаем новый, – он подошел к другому столу, где среди книг и бумаг стоял телефон, и попросил кого-то заварить новый чай. – Сейчас будет… Да… Рассказали вы немало и, не буду скрывать, многими сведениями сильно огорчили меня.

Да-да, он называл меня, подростка, на вы! Первые минуты это меня, конечно, жутко напрягало, но к концу пятого часа нашей встречи я уже совершенно не замечал такое обращение.

– Знаете, Дима… Дмитрий, я ведь из небольшого грузинского городка с его жуткой нищетой, полуголодными детьми, и всегда мечтал, что когда-нибудь вокруг меня все изменится. Все будут жить по справедливости и у каждого будет свой дом, пища, семья. Я ведь даже в семинарии жил этой мечтой, потом вступил в партию… А тут оказывается, что все наши начинания пойдут прахом и человек станет как дикий зверь издеваться над себе подобными.

И такая безысходная тоска послышалась в его голосе, что у меня по спине пошли мурашки. «А ведь он действительно верит в то, что делает. Он искренне верит в коммунизм и в светлое будущее. Боже, Сталин верит, что людей с их животными желаниями и инстинктами можно изменить. Не заставить, а изменить… Черт!»

– Правда, огорчили, – он тяжело вздохнул и, отойдя к занавешенному окну, начал раскуривать трубку. – А еще, Дмитрий, – после недолгого молчания продолжил он, – я верю в человека, в настоящего человека, который ради других, ради коммунизма может пожертвовать всем, включая даже свою жизнь. И каждый прожитый день, убеждает меня в этом! Меня убеждают в этом зверски растерзанные белоказаками казанские студенты в 19-м, закопанные антоновскими кулаками живьем учительницы, подвиг лейтенанта Колобанова и поступки десятков и сотен других советских людей, идущих до конца за свои убеждения! И я верю в наших людей, верю, что теперь все будет по-другому! Мы будем еще более беспощадны к нашим врагам и, главное, к самим себе – к нашим слабостям, недостаткам. Мы вытравим из себя все, что тянет нас назад!