Руслан Агишев - Непосланный посланник [litres]

«Вот же, б…ь! Спрятался, называется, от войны…» Одетого лишь в тонкий свитер и брюки, меня начинало ощутимо колотить. Хотя грешить здесь лишь на один холод было неправильно. «Охренеть, ведь не на фронте грохнут. А если бы в кортеже был Верховный? Действительно настоящие отморозки!»

Пальцы с зажатой в них зажигалкой уже закоченели, и мне пришлось их чуть ли не в рот засунуть, чтобы они окончательно не превратились в ледышку.

«Подходят». Мечущиеся по земле светящиеся пятна от фонариков становились все ближе и ближе. «Секунд десять и все…»

В этот момент с хлопком перегорел еще один фонарь – самый дальний, и переезд окончательно погрузился в ноябрьскую темень. Пожалуй, именно это стало тем, что смогло перетянуть чашу весов в мою сторону.

«Пора». Прямо передо мной на расстеленной ткани лежали пять из семи моих бомбочек, напоминавшие толстых поросят с торчащими кверху хвостиками – бенгальскими огнями. Мне оставалось лишь поджигать эти десятисантиметровые хвостики и незамедлительно кидать сами бомбочки. «Не дай бог, херня…»

С щелчком кремния я поднес тонкий огонек к первому хвостику и тут же запустил бомбочку в сторону немецких голосов, которые, судя по всему, уже и не сомневались в своем успехе. Сразу же за первой поджег и отправил в полет вторую бомбочку, а потом и третью.

«Быстрее, б…ь, быстрее!» Не знаю по какой причине, но первый взрыв и сопровождавшая его яркая вспышка раздались лишь тогда, когда я выпустил из рук пятую бомбочку.

«Мать его!» Я каким-то чудом успел закрыть глаза, скорчившись и уткнувшись в землю лицом. Однако даже так я почувствовал, как вспышки одновременно с громкими хлопками заливали все вокруг нестерпимо ярким, почти физически ощущаемым светом.

«…Четыре! Пять!» После хлопка пятой бомбочки я выждал секунд десять и только тогда открыл глаза.

– А-а-а-а! Oh mein Gott! – совсем рядом со мной дурниной орали несколько человек. – Meine Augen! – кто звал товарища, кто-то Бога. – Gunter! Ich sehe nichts!

С другой стороны кто-то просто выл от боли, катаясь по мерзлой земле. Один из диверсантов вдруг начал крутиться вокруг своей оси и поливать все вокруг свинцом!

– Russen gehen! Russen gehen! – визжал он, как резаный поросенок. – Gegner! Gegner!

Открывшееся мне зрелище – полтора десятка кричащих от боли, ослепших, царапающих землю взрослых мужиков – было действительно настоящим чудом или свидетельством божьей благосклонности ко мне. Мои самодельные свето-шумовые гранаты вывели из строя почти всю группу диверсантов. В этой темноте череда неимоверно ярких вспышек от увесистых бомбочек напрочь выжгла сетчатку глаз немцев, превращая их в беспомощных детей.

Сказать, что я обрадовался, это не сказать ничего. Я вытащил «батин» пистолет и, поднявшись на ноги, начал стрелять в едва различимые фигуры.

– Взяли уроды?! Взяли?! – у меня начался сильный эмоциональный откат. – Да?! Комиссарского тела захотели?! А клоп-то вонючий оказался! – я уже начал нести какую-то ахинею, что приходила мне в голову. – Б…ь, патроны кончились!

Пожалуй, лишь факт отсутствия выстрелов из моего пистолета немного меня отрезвил. «Батин» ТТ выпал у меня из рук, и я, развернувшись в противоположную сторону, побежал.

И мне снова повезло. В этой темноте я не сломал себе шею и не вывихнул ногу, когда споткнулся о какой-то корень. К счастью, последний, оказалось, скрывал под собой глубокую яму, ставшую для меня неплохим убежищем. Это была размытая дождем и ручьями яма, скрывавшая меня с головой.

«Палят еще, – едва переведя дух, я высунулся из укрытия. – Да и стоны вроде еще слышны. Кажется, Бога снова вспоминают. Уроды!»

Дальше я опустился на корточки и привалился к земляной поверхности ямы. Свитер почти не спасал от холода мерзлой земли, но мне все равно было хорошо. И, кажется, я даже улыбался, понимая, что мне в очередной раз дали шанс пожить еще и сделать что-то нужное. «Значит, я пока необходим здесь. Походу, кто-то там наверху считает, что я делаю все правильно». Это действительно было непередаваемое чувство…

Мое сидение в яме продолжалась еще около двух часов. И лишь когда я уже давно задубел, а мои зубы начали выбивать громкую чечетку, я услышал отчетливый рычащий звук автомобилей, а потом и русской речи.

– Кавалерия прискакала, – прошептал я посиневшими губами и попытался встать. – Поздновато, правда, – заледеневшее тело никак не хотело мне подчиняться. – Как же холодно, б…ь.

Тело казалось мне чужим. Я уже почти не чувствовал рук и ног.

– Искать, вашу мать! – раздавшийся в эти секунды голос мне показался самым родным на свете. – Всех сгною, если не найдете! Кроманько, где собаки?! У тебя какой был приказ?

И даже этот далекий Кроманько, которого распекали за отсутствующих собак, был для меня родным и близким человеком.

– Здесь я, – сипел я что есть мочи, но из горла так и не раздалось ни звука. – Здесь я.

Поисковые группы топтались и слева, и справа. Включенные фары автомобилей освещали окружающие деревья, причудливыми тенями накрывавшие все вокруг.

– Немае никого, – говоривший был едва ли не в паре метров. – Неужто сховали мальчонку…

– Встали в цепь! Смотреть под каждый куст, под каждый корень! – продолжал надрываться чей-то командный голос. – И не стрелять! Не дай бог какая гнида стрельнет… Кроманько, когда, твою за ногу, будут собаки?!

В этот самый момент кто-то свалился в мою яму и едва меня не раздавил. Чертыхаясь и шипя ругательства, этот кабан наконец включил фонарик и тут…

– Товарищ капитан, нашелся! Товарищ капитан! – едва ли не в ухо заорал боец. – Здесь он! Здесь!

«Дождался, мать вашу». Вслед за этой мыслью я и отрубился, совершенно не запомнив мои дальнейшие приключения. Мимо меня прошла и поездка до московского госпиталя, и осмотр врачей, и уколы, и непонятные обтирания.

Привести в чувство меня смогли лишь к середине второго дня. Очнулся я с ощущением сильного жара и жуткого чеса. Я чувствовал себя без всякого преувеличения на гигантской сковородке, в которой кипящий жир колючками причинял мне ужасные страдания.

– Вы что, мать вашу, сделали со мной? – только и смог выдавить я из себя, увидев перед собой пару обеспокоенных мужских лиц. – Черти, в аду жарите, что ли?

Бородатый врач тут же хохотнул, а второй лишь недовольно пробормотал:

– Потерпите. Это реакция организма на обморожение. Скоро мазь впитается, и вы почувствуете себя лучше. Потерпите.

Мне же было зверски тошно. Чесалось и горело все, что только могло чесаться и гореть. Хотелось вскочить и с диким воплем тереться о стены, стулья.

– Охренели, что ли? – у меня аж глаза из орбит лезли. – Пока ваша мазь на меня подействует, я окочурюсь… Слышишь, доктор, говорят, женщину подложить надо, чтобы согреться, – от непереносимого желания почесаться меня буквально пробил словесный понос. – Чукчи так делают. Бабу, говорю, давай!