Андрей Кокоулин - Точка

— Почему так мало? — раздался задорный голосок секретарши. — Или половину вы взяли себе?

Берштайн фыркнул.

— Конечно, взял, Труди, — сказал он. — Как организатор и промоутер твоего таланта.

Под смех Труди он отключился.

Искин сполз с ложа, оживающей правой нащупал и прилепил клапан воротника, на нетвердых ногах добрался до сидящего за столом Берштайна.

— Спасибо.

Он поставил чашку у табло.

— В этом году это второй? Или третий? — спросил Берштайн.

— Я не считаю, — сказал Искин.

— У меня есть связи, — сказал Берштайн, пожевав губами. — Очень неплохая клиника в Шомполье. Тебя обследуют. Короткий курс легкой медикаментозной терапии. Ты забудешь свои приступы, как дурной сон.

Искин опустился на стул и потер лицо ладонями.

— Нет, — сказал он. — Помнишь же: кто убивает прошлое, стреляет в будущее. А я хочу помнить.

— Как знаешь, — пожал плечами Берштайн и зашелестел отложенными было купюрами. — Но выражение мне в данном случае не кажется подходящим. Это как если бы: кто лечит болезнь, тот стреляет в тело. На, пересчитай.

Он протянул Искину банкноты. Восемь штук по десять марок.

— Восемьдесят? — спросил Искин.

— Да.

— Тогда верно.

Искин убрал деньги в нагрудный кармашек халата.

— Не забудь, — предупредил его Берштайн. — Оставишь в кармане, их вместе с халатом постирают. А я новых не дам.

— Я не забуду.

— Фертиппер сказал мне, что канцлер и фольдстаг вроде как хотят объявить, что Фольдланд больше не будет проводить научные исследования, запрещенные мировым сообществом. То есть, на государственном уровне заморозят юнит-индустрию и, возможно, откажутся от опытов на заключенных.

— Трудно поверить, — сказал Искин. — Я помню, как Штерншайссер, багровея и брызгая слюной, бил кулаком по трибуне фольдстага. Народ Фольдланда никогда не пойдет на поводу у европейского и американского еврейского лобби! Nein!Евреи хотят только одного — чтобы Фольдланд умер, не существовал, не стоял у них костью в горле! Потому что мы несем дух истинной свободы! Мы несем истинный патриотизм! Мы олицетворяем собой альтернативу сионизму, который представляет собой политику подавления любого национального самосознания и любой инициативы, направленной на избавление от навязанных евреями идей.

— Такое ощущение, что ты конспектировал, — сказал Берштайн.

— Я слушал речи канцлера много и много часов, — сказал Искин. — У нас их крутили круглосуточно, чтобы мы проникались любовью и пониманием.

— Я хоть и еврей, — сказал Берштайн, — но тоже выступаю против сионизма. Я был знаком с одним раввином… Впрочем, это не важно. Только скажу, что душок у нынешнего сионизма, чтобы было понятно, очень фольдландский. С другой стороны, я действительно желаю смерти Фольдланду, как совершенно людоедскому государственному образованию. Что со мной не так?

— Видимо, ты — неправильный еврей, — сказал Искин.

— А ты?

— А я не еврей.

— Фамилия твоя вполне еврейская. Так сказать, патронимическая.

— Как это? — спросил Искин.

— Ну, кого-то в твоем роду звали сыном Израиля. То есть, Исраэлем. Искин как бы намекает на это. Может, ты не коэн и не левит, но вполне еврейского колена.

— Я дойч. Отца моего звали Вильфред, и он всю жизнь работал на сталелитейном заводе Ниппеля и Бруме в Загенроттене.

— О, тебя, оказывается, легко разговорить, — сказал Берштайн.

— Ну, я сейчас мог и соврать.

Берштайн в шутливом изумлении вытаращил глаза.

— Так может быть ты и не Искин!

И первым засмеялся шутке. Искин лишь слабо улыбнулся.

— На твоем месте, Иосиф, я бы не слишком верил таким личностям, как я. В Фольдланде мне несколько раз правили биографию.

— Ах, во-от… — Берштайн, не договорив, нажал кнопку вклинившегося своим писком в разговор коммутатора. — Да, что там?

— К вам поднимаются мать с дочкой, — сказала Труди. — Но девочке, кажется, нехорошо.

— Понял.

Берштайн поднялся.

— Лем, давай, готовь биопак. Я встречу.

Он вышел на лестницу, исказился в изгибе стекла и пропал. Искин повращал правую руку, разгоняя кровь и выстраивая из юнитов новую спираль. Позавтракали, мальчики? Теперь за работу. Нам дали сто марок.

Искин успел вновь протереть ложе и обработать дезинфицирующим гелем иглы и ладони прежде, чем в помещение ввалился Берштайн с девочкой лет пятнадцати, повисшей у него на плече. Мать девочки с подобранной сумочкой и беретиком, слетевшим с головы дочери, маячила за его спиной. На одуловатом лице женщины в испуге кривился рот.

— Здесь, кажется, все серьезно, — прохрипел Берштайн, укладывая пациентку под «Сюрпейн».

Девчонка была длинноногая, нескладная, прорезиненный плащик на ней был коротковат. Искин поймал себя на том, что в ней есть какое-то трудноуловимое сходство со Стеф. Или у всех пятнадцатилетних так?

— Давай.

Они вместе подтянули девчонку к изголовью. Она была уже без сознания. Голова, украшенная высветленными волосами, болталась на тонкой шее. Губы сухие. Глаза вяло двигаются под веками. Ага, заметил Искин, на шее — ребристый бугорок, такой тронешь пальцем, тут же уходит под кожу. Неужто и здесь вторая стадия с намеком на третью?

Мать девчонки встала рядом.

— Вы в бахилах? — спросил ее Берштайн, заглядывая на ноги.

— Да-да, я в бахилах, — мелко закивала женщина. — Что с ней?

— Как зовут девочку? — обернулся Искин, ощупывая безвольную руку с тонкими, музыкальными пальцами.

Ногти на пальцах были выкрашены в черный цвет.

— Паулина.

— Прекрасно.

Берштайн посадил Паулину и снял с нее плащик.

— Держите, — он передал плащик матери и взялся расстегивать на девочке кофту.

— Что… — женщина задохнулась от возмущения, глаза ее вытаращились. — Что вы делаете? Вы в своем уме?

Она схватила Берштайна за запястье. Тот оскалился.

— Мы будем вашу девочку лечить! — прошипел он, стряхивая чужие пальцы. — А биопак в одежде не работает!

Кофточка присоединилась к плащику.

Далее Берштайн взялся за обнаружившийся под кофтой полосатый топик. Женщина следила за его движениями с таким выражением, будто на ее глазах совершалось святотатство. Щеки ее побагровели, когда из-под топика выглянула слабо развитая женская грудь.

— Я…

— Вон! — крикнул на нее Берштайн. Из-за порывистых движений он стал всколочен и страшен. — Посидите на лавке в коридоре.

Топик он кинул женщине чуть ли не в лицо.

— Но вы…

— Вон! — проорал Берштайн.

— У вашей дочки третья стадия, — сказал Искин, приподнимая девочке веко. Был виден один белок. — Самое начало.

— Третья стадия чего? — произнесла женщина.

— Юнит-заражения.

— Ю…

Женщину качнуло. Она побледнела и, наверное, упала бы в обморок, если бы Берштайн не подхватил ее за талию.