Андрей Кокоулин - Точка

— Почему?

— Потому что тогда у всякого мало-мальски соображающего беженца объявится куча малолетних отпрысков без документов.

— Разумно.

— Ирма, а у тебя есть зеркало? — спросила Стеф, крутясь на каблучках туфель.

— У стены под подоконником, за куском драпа, — ответила Ирма.

— Нашла.

Стеф вытащила зеркало, с одного края облитое то ли чернилами, то ли лаком, и на вытянутых руках протянула его Искину.

— Подержи, я посмотрю.

Искин обхватил пальцами острые кромки.

— Видно?

— Чуть выше. Ага.

— Непосредственная девочка, — сказала Ирма. Она закашлялась, прижала кулак к губам. — Лем вообще-то тебе чужой, милая. Могла бы называть его на «вы».

— Как же я папу могу называть на «вы»? — удивилась Стеф, рассматривая отражение.

— В хороших, воспитанных семьях так и говорят, — сказала Ирма. — Это вежливо и уважительно.

— А я оторва, — сказала девчонка.

Вид в зеркале ее удовлетворил, и анфас, и в профиль. Несколько секунд, прищурившись, она еще изучала себя, потом сказала:

— Еще бы шарф, красный.

Ирма сухо улыбнулась.

— Нет, шарфов нет.

— Жалко, — вздохнула Стеф.

— Пошли, — сказал Искин, беря ее за руку. — Ирма, спасибо.

— Не за что.

— Спасибо, — сказала Стеф.

Они прошли коридором к лестнице. В пятидесятой было тихо. Где-то звучала музыка, где-то слушали по радио последние новости.

Общежитие проснулось.

— А кто тебе Ирма? — спросила Стеф, перескакивая ступеньки.

Из-за плеча любопытно, ревниво, на мимолетном повороте головы, блеснул карий глаз.

— Знакомая, — ответил Искин.

— Она плохо выглядит.

— Сейчас еще ничего. Полгода назад была — страх и ужас.

— Ей тоже нужно к морю, — заявила Стеф.

Отклонившись к стене, Искин пропустил поднимающуюся компанию из трех парней и двух девушек.

— Была б твоя воля, — сказал он, — ты бы всех к морю перетащила.

— Не всех. Но Ирму-то можно. Ей полезно будет.

— Это точно. Только она не согласится.

— Почему?

— Потому что здесь она чувствует себя нужной.

Стеф прыгнула через три ступеньки.

— Пфф! Там тоже можно шить!

В зале на первом этаже еще спали. Хотя некоторые уже занимались какими-то малопонятными в полумгле делами. Кто-то читал, подсвечивая себе карманным фонариком. Кто-то стоял, кутаясь в одеяло. За стойкой, приложив ладонь к щеке, дремал старик Отерман. Левый ус под крупным носом подергивался от дыхания, будто живой.

— Здравствуйте!

Стеф подскочила к стойке, с шумом притопнув каблучками туфель. Отерман разлепил глаза и передвинул ладонь под подбородок.

— Слишком поздно, девушка, — пробормотал он. — Посещения разрешены до двадцати трех ноль-ноль.

— Уже утро! — выпалила Стеф.

— Тем более. Идите себе по добру-по здорову. Дверь открыта.

— Ганс, доброе утро, — придвинулся Искин. — Мне нужна выписка о проживании.

Старик качнулся на стуле, вызвав скрип рассохшегося дерева, и поскреб щетинистую щеку.

— Это можно. Идентификатор, пожалуйста.

— Сорок седьмая, Искин.

Отерман взял идентификатор и с зевком раскрыл тетрадь.

— А, точно, есть такой, — сказал он, поводив пальцем. — Сорок седьмая. Какой вопрос?

— Выписка о проживании.

— Выписка… Для пособия что ли?

— Да.

— Понятно.

Отерман с кряхтением нырнул вниз и вытащил из ящика стола объемистый гроссбух, подписанный на корешке линялыми чернилами.

— Не уходи далеко, — негромко сказал Искин Стеф, которая, побродив по холлу, решила выйти наружу.

— Здесь душно, — сказала девчонка.

Стукнула дверь.

— Дочь? — спросил Отерман, что-то выводя в гроссбухе вечным пером.

— Да, — кивнул Искин.

— Не слушается?

— Почему? Слушается.

— А моя внучка совсем от рук отбилась. Мать ее, конечно, не лучше. Но у той с возрастом хоть сколько-то ума прибавилось. А у этой…

Отерман безнадежно махнул рукой.

— Что-то натворила? — спросил Искин.

— Связалась с такими же придурками, как она сама. Теперь меня вызывают в полицию, потому что с родителями она дела иметь не желает. А что я им скажу?

Стукнул ящик. К гроссбуху добавилась узкая книжица, напоминающая чековую. Вычерчивая буквы, старик низко склонил голову.

— Вы же из Фольдланда? — спросил вдруг он, подняв на Лема покрасневшие от недосыпа глаза.

— Из Фольдланда, беженец, — подтвердил Искин.

— Там, кажется, такие безобразия пресекают на корню. Или нет?

— Какие?

— Хулиганство. Когда собираются компанией и разносят, что под руку попадется. Думаю, в Фольдланде такое вряд ли возможно. Там все-таки полиция может называться полицией. Это у нас — сборище придурков, которые поспевают только тогда, когда все уже кончилось.

— Но вашу внучку поймали.

— Поймали. Потому что дура.

В руке у Отермана появилась квадратная печать, он дохнул на нее и крепко приложил к бумаге.

Послышался треск отрываемого листа.

— А подпись коменданта? — спросил Искин.

— Уже стоит. И идентификатор.

Отерман выложил документы на стойку.

— Спасибо.

В справке значилось: «Дана господину Леммеру Искину (идентификатор номер…) в том, чтобы засвидетельствовать его проживание в общежитии по адресу Гроэке-штросс, двадцать семь, комната сорок семь, с марта тысяча девятьсот… года по текущий год». Ниже, рядом с четким квадратным оттиском, чернела размашистая подпись коменданта Юргена Фраймара.

Искин сложил справку пополам, убрал вместе с идентификатором во внутренний карман пиджака и вдруг сообразил, о чем ему рассказал старик.

— Ганс, — он налег грудью на стойку, — а ее проверяли на юнитов?

— Это которых из Фольдланда через границу седьмой год тащат?

— В смысле, тащат?

— А санитарная служба что, зря у нас по улицам фургоны гоняет? Значит, тащат. Будто у нас своих проблем мало.

— Хорошо, пусть так. Так ее проверяли?

Отерман отклонился на стуле, угрюмо глядя на Искина.

— А не удивлюсь, что она их где-то подхватила, — сказал он, стукнув ладонью по столу. — Мать ее тоже шлялась, где ни попадя. Все ей свободы не хватало. А теперь на дочь жалуется.

Достав платок, он шумно высморкался. Несколько девушек стайкой выпорхнули с лестницы к дверям, и Отерман проводил их полным неудовольствия взглядом. В зале захныкал ребенок, женщина принялась укачивать его.

— Так вот, — сказал старик, — не знаю, подхватила она вашу заразу или нет, но то, что она в мать свою — это точно.

— А где она сейчас?

— Вы про внучку? В участке на Литмар-штросс, через два квартала отсюда. Со всей своей дурной кампанией. Разбили четыре витрины, перевернули автомобиль, подожгли табачную лавку. Вы знаете, сколько это в марках? Одно витринное стекло стоит четверть моего месячного жалования! Нет, я склоняюсь к тому, что концентрационные лагеря как в Фольдланде — это благо для страны.