Андрей Кокоулин - Точка

— Чего он хочет, этот лидер, вот в чем вопрос, — сказал Искин, ломая штрудель.

Ветеран хмыкнул.

— Он ничего не хочет, он выражает устремления масс.

— Это опять из его речи.

— А это так и есть! Его выбрали? Выбрали. И выбрали трижды! Как лидера партии, как канцлера, как вождя. Значит, народ доверил ему вести себя за собой.

— Не весь народ.

— Ты про коммунистов, социал-демократов и прочую шваль? Забудь их! Все, на что они были способны, это призывать к забастовкам и демонстрациям. Часть того дерьма, что не умела работать и не желала порядка, конечно, теряя штаны, побежала с ними в первых рядах. И что, многого они добились?

— Нет, — сказал Искин.

Мориц несколькими большими глотками осушил кружку и вытер губы тыльной стороной ладони.

— А знаешь, почему? — спросил он. — Я тебе скажу. За ними не было силы. За ними не было народной поддержки. Против чего они выступали? Против капитала и угнетения. Против промышленников и финансистов. Против денег и богатства. У нас тоже здесь поднимали было головы, разевали рты. Бей богачей! Бей капиталистов! Дураки! На что они надеялись? Мне это не понятно. Это куда они всех загнать хотели, а?

Несколько секунд взгляд Морица пьяной мухой ползал по столу, пока не наткнулся на полную, с опавшей уже пеной кружку.

— Так ты будешь пиво?

— Нет, — сказал Искин.

— Правильно.

Мориц сделал несколько гулких глотков. Но лицо его не разгладилось, а словно сжалось, рубец побелел.

— Лет пять назад, — сказал он, наклонившись, будто втихую выбалтывая секрет. — Еще до всего этого бардака с беженцами гоняли мы коммунистов. У них, значит, шуцбунд, «союз рабочих сил», еще какой-то союз, чуть ли не Красный…

Замолчав, он посмотрел на Искина — понял ли тот, о чем он?

— Я слушаю, — сказал Искин.

— Красный Союз, — повторил Мориц.

— Да, я понял.

Ветеран тяжело кивнул.

— Это хорошо. С их стороны, значит, все эти союзы, полные идиотов, а с нашей — хаймвер и мужики с ландвера, которые еще в войну хлебнули всякого. Ну и я тоже в ландвере состоял. И, знаешь, мы нутром чуяли, что все то, что предлагают нам эти борцы за права и свободы, наимерзейшая гнусь, прикрытая словами, как фиговыми листочками. В Вене, когда жгли их типографию, выловил я, значит, одного, люпоглазого, большеротого, с красной повязкой. Повалил, горло сжал…

Мориц прихватил кружку, и Искин живо представил, как эти же пальцы, крепкие, поросшие бесцветными волосками, стискивают чужое горло.

— Убили?

— Чего? — повел глазами Мориц.

— Мальчишку — убили?

Мориц хмыкнул.

— На черта? Сгрузил полицейским. Дальше — не знаю. Но перед этим я его спросил. За что, говорю, боретесь, дурачки? Богатство — это то, что любой человек копит всю свою жизнь. А вы против. Каждый человек хоть как-то стремится выползти из бедности, обеспечить сносное, сытое существование себе и своей семье, детям. А вы что предлагаете? Всех в коммуны, в трудовые лагеря и на зоны? Скопом, как скот, в стадо и никому ничего? Лишь по маленькой пайке? Жены общие, дети общие, одежда и то — день твоя, день моя.

— И что он?

— Засмеялся, — сказал Мориц. — Я хотел было его затылком о брусчатку пристукнуть да пожалел. Не его, себя пожалел. Чего уж, думаю, малохольного на душу брать? А тут и полиция по нашему вызову приехала…

— В Фольдланде было также, — сказал Искин.

— Чего-о?

— Всех, кто был против Национальной партии, или изгнали, или посадили, или убили. Особенно деятельные исчезли, будто их и не было.

Мориц потряс перед Искиным пальцем.

— Именно так и достигается единство!

— Так кто кого в стадо, получается, загнал? — спросил Искин. — Если никому против и не пикнуть?

Его собеседник с ухмылкой отклонился назад.

— А-а! Так ты из этих!

— Нет.

— Не из коммунистов?

— А похож?

— Я разных коммунистов видел, — сказал Мориц. — Некоторые выглядели — хрен от фабриканта отличишь. В костюмчиках с иголочки. С портмоне и портфелями из свиной кожи. Голубая коммунистическая кровь!

— Нет, я не коммунист. Я беженец.

— То есть, сочувствующий?

— Единство, которое предложил народу Штерншайссер, это единство колонны, ведомой на убой, — сказал Искин.

Мориц фыркнул.

— Ты-то откуда знаешь? Я вот газеты читаю. Радио слушаю. Хорошая там жизнь. Все при деле, все работают на благо страны. А планы? Дух ведь захватывает! Корабли! Автомобили! Авиация! Нашему Шульвигу десять процентов от таких планов озвучить, у него бы в Остмарке ни одного политического противника не осталось. У нас ведь, куда ни плюнь, всюду ваше — «мерседес», «кэссборер», «штильманн», «рейнметалл», «крупп», «фольдмоторс». И ты мне говоришь, что канцлер вас ведет на убой? Да у нас полстраны мечтают перебраться к вам навсегда. О зарплатах ваших рабочих, знаешь, как говорят? С придыханием!

Он значительно поднял палец.

— А юниты? — спросил Искин.

Мориц поморщился.

— Это да. Это ваши что-то недодумали. И меня, честно говоря, не особенно тянет всякие винтики глотать, которые ко мне в мозг полезут. Я и без винтиков политику вашего канцлера одобряю. На черта мне винтики? Впрочем, если ты по этому поводу из Фольдланда сбежал, то все равно дурак. Я слышал, с этим собираются заканчивать.

— Вроде бы, — сказал Искин.

Он допил кофе.

— Да, — мечтательно вздохнул Мориц, — будет единый Асфольд, таких дел наворотим — весь мир вздрогнет!

— В этом я с вами полностью согласен.

Искин попытался встать, но Мориц придержал его за рукав.

— Знаешь, — сказал он, — таким, как ты, пора подумать о бегстве куда-нибудь еще.

— Я думаю, — сказал Искин, выкручивая руку из чужих пальцев.

— И лучше не во Франконию.

— Разумеется.

Мориц кивнул.

— И про островитян забудь.

Он свесил голову, двинул ногой и захрапел. Искин наконец освободил руку, снял с вешалки плащ и, одевая его на ходу, направился к стойке, за которой стоял, внимательно наблюдая за ним, хозяин кафе.

— Что-нибудь не так? — спросил мужчина с напряженным лицом.

— Ваш друг, кажется, утомился, — улыбнулся Искин.

— Простите его, пожалуйста. Надеюсь, Мориц не слишком донимал вас, — сказал Стефан. — От кафе я могу предложить вам лишь кусок штруделя с собой.

— Нет-нет, все в порядке, — сказал Искин и полез в карман за портмоне. — Мы прекрасно побеседовали. Я думаю, что должен все-таки расплатиться.

Он извлек две сине-зеленые банкноты.

— Что ж, тогда от штруделя вам не избавиться, — сказал повеселевший Стефан. — Тем более, что я его уже приготовил.

Он подвинул Искину бумажный пакет.

— Благодарю, — кивнул Лем.

— И пятьдесят грошей.

Монетка стукнула о стойку.

— Благодарю еще раз.

Искин прихватил и пакет, и монетку.

— Доброго дня! — напутствовал его Стефан.