Владимир Малыгин - Лётчик

Ренненкампф сразу поразил воображение своими огромными и пышными усищами. И я приступил к докладу, над которым тщательно размышлял всё то время, которое пришлось провести в приёмной. И только в процессе этого доклада в полной мере ощутил на себе всю харизму этого сильного человека. Несмотря на явное встречное недоверие, рассказал о своих наблюдениях в полётах, которые подтвердил лежащими в оперативном отделе штаба снимками. Всё это время генерал молчал, внимательно слушал и смотрел мне в лицо. Ну и я не опускал глаз. Что мне терять-то?

— Это всё, поручик? Тогда можете идти… Погодите, это не о вас газеты писали? Об атаке на крейсер?

На этом и закончился этот такой длинный и тяжёлый сегодняшний день. Похоже, не поверили мне…

А назавтра мы с Михаилом разбомбили железнодорожную станцию. Пролетая над территорией противника, заметили в стороне железнодорожный узел, прошли над станцией, сделали пару снимков и развернулись на повторный заход. Приготовились, учли ветер и, тщательно прицелившись, сбросили все наши бомбы на гружёные эшелоны. Ушли в сторону, набрали высоту, развернулись и прошли чуть в стороне от станции, наблюдая взрывы и быстро разгорающийся пожар. Напоследок сфотографировали результаты своего труда и полетели назад. Надеюсь, теперь нам поверят?

Снова пришлось за свой счёт печатать фотографии. Ну какая в таких условиях может быть секретность? Правильно, никакой. Да ничего не поделать, нужно исходить из существующих реалий. В оперативный отдел я уже не пошёл, а сразу записался на приём к командующему. И снова, как и в прошлый раз, статус Георгиевского кавалера помог, иначе бы не приняли. И на этот раз ожидание моё ещё сильнее подзатянулось. В конце концов, меня всё-таки приняли, и я снова рассказывал и описывал увиденное, на этот раз подкрепляя рассказ снимками. Интересно было наблюдать смену выражений на лице Ренненкампфа. Сначала брезгливое недоверие и скептицизм. Потом лёгкая растерянность, когда командующий даже соизволил впервые за всё время взять мои фотографии в руки. И в конце явная заинтересованность. Вот только завершающий разговор вопрос мне не совсем понравился. Генерал пошевелил верхней губой, отчего усищи зашевелились, оторвался от снимков и упёрся взглядом в мои глаза. Показалось на краткий миг, что заглянул прямо в душу:

— На карте покажите, где сделали снимки. И не дай вам бог ошибиться, поручик…

Через десять минут уточнений я вывалился на улицу мокрый от пота. Так сильно перенервничал. Знаю же, что всё правда, что все снимки только недавно сделаны, а вот это поганое ощущение, когда твоим словам, а значит и тебе лично, не верят, заставляет здорово волноваться. Беда… И недоброжелателей я себе этими своими визитами заимел столько, что даже говорить не хочется. Да и ладно. Главное, дело сделал.

Надеюсь, хоть как-то мои снимки пригодятся…

Никто нас не тревожил, задач никаких не ставил. Местные ребята за это время несколько раз поднимались в воздух, летали на разведку, пугали аэростаты противника. С завистью и понятной задумчивостью посматривали на наши пулемёты. Предлагали и нам присоединиться к этому веселью, но у меня уже не было сил. Опять же бомбы закончились, и боезапас подходит к концу. В роте таких патронов нет, за свои покупать не хочу, а просто так мне их никто не даст в нужном количестве. Поэтому считаю, что моя задача здесь выполнена и можно возвращаться в Ревель. Я здесь сам по себе, и разрешения на убытие просить ни у кого не нужно. Настроение поганое, поскольку воочию увидел всю инертность, косность и неповоротливость государственной махины. Надеялся, что будет хоть немного, но лучше. Зря, как оказалось. Остаётся попробовать что-то сделать там, где это нормально воспримут. И верить, что от моих усилий хоть какие-то круги разойдутся…

Через Либаву вернулись в Ревель, уже в сумерках сели на ставшую почти родной за эти дни площадку и зарулили на привычное место. После Пскова второй дом. И ощущения такие же — словно домой вернулся. На удивление быстро привыкаю к новому месту. Наверное, потому что ничего плохого для себя я здесь не видел? Как вариант вполне такое может быть.

А вот и встречающие механики появились. Подскочили, самолёт развернули, колодками колёса зафиксировали. Ну и мы наконец-то кабину покинули. Не всё же нам небо топтать, надо и на грешную землю спуститься. Устал. Длительный перелёт, да за один день, несколько утомил. Да что там несколько — вымотался, как собака. Накопленная за командировку усталость махом навалилась.

Встретили нас хорошо, перекинулись парой шуток, между делом поинтересовались о неисправностях и проблемах, получили честные ответы на все свои завуалированные и нет вопросы и не стали затягивать разговор. И нам это на руку. Узнали главные новости, сразу же определились с послеполётной подготовкой и последующим капитальным ремонтом. И всё, сил больше у меня ни на что не осталось, как-то сразу в один момент и закончились, словно из накачанного резинового баллона ниппель выкрутили. Сдулся. Отдохнуть бы хоть немного.

Все наши будущие сослуживцы живы и здоровы, это самое главное.

Механики тут же засуетились вокруг настрадавшегося за эти дни аппарата, а мы прихватили свои скромные пожитки из багажного отсека, закрыли лючок и направились в сторону жилья. Слева море плещется, на берег волна накатывает, шумит, манит. Искупаться? Пока вокруг никого? Мысль промелькнула и благополучно исчезла, потому как сил точно нет. Эх, сейчас бы на боковую, да придавить минут шестьсот, а потом в баньку забраться, душу и тело расслабить. А что, завтра и пойду и Михаила с собой обязательно прихвачу, если новых вводных сейчас не образуется, потому как есть у меня силы или их нет, а обозначиться перед командованием после прилёта необходимо. И поесть бы чего-нибудь…

Миша подхватил обе сумки, пошёл вносить жилой дух в нашу подостывшую комнатуху и соображать что-то насчёт позднего ужина, а я заторопился на доклад в штаб.

Дежурный сразу направил наверх.

В оперативном отделе бурлила жизнь, словно и не собиралась оглядываться на стремительно темнеющие окна и наступающую на город ночь.

— Вернулись? — Александр Васильевич улыбнулся глазами, принял мой устный доклад о возвращении, после которого тепло поздоровался и поприветствовал. — Рапорт готов? Нет? Тогда сейчас коротенько, буквально в двух словах расскажите о наиболее значимом и ступайте отдыхать, а с утра ко мне, уже подробно отчитаетесь. А то вид у вас…

Да, вид у меня ещё тот. На входе в зеркало глянул и себя не узнал — осунувшееся обветренное лицо с впавшими щеками и тёмными тенями. И вокруг глаз тёмные круги, как у енота. От очков. Это ещё хорошо, что отработанное масло в кабину не летит, а то бы сейчас вообще ещё тот вид был.