Андрей Посняков - Власть шпаги

И снова народ грянул в хохот!

Не-ет, на этот раз веревка-то не подвела, подвела перекладина. Сломалась, зараза, с треском! Р-раз — и напополам.

Тут уж спохватился судейский, тот, что распоряжался казнью. Сделав знак палачу, соскочил с помоста вниз, пошептался с архиереем, со служками. Покивал и, с важностью, не торопясь, поднялся на помост обратно. Подошел к самому краю, откашлялся:

— Ну, раз уж тако вышло… Вы все, православные, видели. Господь знак дает!

— Ослобоняйте! — послышались крики. — Пущай так кается.

— Коли уж смертушка не принимает…

— Заклеймить да ноздри рвати!

— На каторгу его, на каторгу! Эвон, какой здоровяк. Ровно твой боярин.

Судейский снова откашлялся, уже громче. Дождался, когда стихнет толпа, ножку в сапожок зелена сафьяна обутую вперед выставил, руки за кушак заложил:

— Оставляем его покуда к покаянию… а уж на третью седмицу — казним. Повесим аль колесуем — как Бог даст.

Недоповешенный разбойник сошел с помоста под приветственные крики собравшихся. Татя тут же схватили и, заковав в железа, бросили в телегу…

— Не увозите, братцы! — дернулся, возрыдал Петруша. — Дайте казнь досмотреть. Никогда отрубания головы близко не видел!

— Пущай посмотрит! — закричали в толпе.

Взглянув на архиерея, судейский пожал плечами и махнул рукой:

— Мне-то чего? Пущай.

Между тем Никита Петрович не терял времени даром. Разминал, как мог, затекшие руки. А, как подвели к плахе, попросил снять цепи, бросил в толпу с надрывом:

— Позвольте же, православные, перекреститься в последний раз. Нешто, как нехристь, умру, окаянный?

— Перекрестись, дозволяем, — тут подошел и священник, еще у узилище отпустивший приговоренному все грехи. Славный такой старичок с сивой бородкой. Глянул на судейского с укоризной:

— Ну, железа-то с него снимите, ага. Чай, никуда не денется.

Взбежал на помост кузнец с переносной наковаленкой. Тюкнул раз, тюкнул два — звякнув, упали цепи.

— От и добро, — растирая запястья, ухмыльнулся Никита. — От и славненько.

Повернулся к рядом стоявшему палачу — и с маху кулаком в ухо — оп! Палач, не говоря худого слова, рухнул с помоста в толпу. Пока летел еще, Бутурлин успел зарядить и судейскому, и тому из помощников ката, кто опомнился, подскочил… Хотя опомнились-то они все поздновато!

Ах, Никита Петрович — любо-дорого посмотреть! Сунул кулаком раз, сунул два… Потом — за помост прыгнул… Как раз там и лошадь заржала оседланная. Не пойми, как и оказалась… Никитушка с помоста — прямо в седло. Да — коня на дыбы, да с посвистом — прочь! Только его и видели.

— На Романиху, на Романиху поскакал!

— Не! На Фишову гору!

Толпа зашлась в восторге! Еще бы — теперь будет, что долгими зимними вечерами вспоминать. Стражники, монахи, судейские — все бестолково забегали, засуетились. Правду сказать — такой наглости от приговоренного к казни не ожидал никто!

Первым опомнился архиерей. Привстал с вынесенного к помосту креслица, погрозил посохом:

— Эт-то что тут деется-то, а?! Это у вас шильники с казни сбегают, ага?!

— Не у нас, а у вас, — кто-то в толпе бросил.

Архиерей еще больше разозлился, длинная седая борода его растрепалась, очи метали молнии:

— Ах вы ж…

Концом посоха он долбанул прямом по темечку подвернувшегося под руку палача… вот уж не повезло бедолаге! Да и вообще, с самого начала не задалась казнь.

Сладилось все! Получилось. Все, как задумывал. Побег внаглую, на рывок. А как иначе? Из узилища-то не убежишь, да и времени уже не оставалось на подготовку. Пришлось — вот так. Самые нахальные идеи, придуманные вот так, от безысходности, иногда срабатывают. Как вот сейчас…

Никита Петрович подогнал лошадь и, следом за скачущим впереди Игнаткою, резко свернул к реке. Оба — господин и холоп спешились, отдышались. Место, куда они прискакали, выглядело глухим и безлюдным. Река здесь делала петлю, и весь мысок густо зарос ивою и вербой, на отмели же шумел на ветру камыш.

Именно там, в камышах, вдруг показалась приземистая долбленая лодочка — ройка, с противовесом из бревна. На корме управлялся с веслом верный слуга Ленька! Рыжие волосы его намокли от брызг и блестели, в глазах сверкал молодой задор.

Едва лодка ткнулась носом в песок, Ленька выскочил на берег и, пригладив вихры, поклонился:

— Здрав будь, господине!

— И тебе не хворать, — беглец до чего расчувствовался, что даже обнял холопа, отчего тот потупился и покраснел. Такая-то хозяйская ласка — не каженный день!

Прослезясь, лоцман вытер глаза:

— Эх, парни, парни… Все верно сладили! Без вас бы… эх… Значит, добрался до вас богомаз!

— Иван-то? Человек добрый, — ребята добродушно переглянулись. — Все на путь истинный нас наставлял. Про красоту говорил, про добро.

— Про красоту — это он может!

Усмехнувшись, Никита Петрович похлопал парней по плечам и кивнул на челнок:

— Лодку украли небось?

— Не-е! — хмыкнув, перекрестился рыжий. — Купили, ага. Коняшек наших пришлось продать…

Бутурлин оглянулся на лошадей:

— То-то я и вижу.

— А этих Ваське-цыгану вернуть надо.

— Что еще за цыган? — насторожился беглец. — Откуда?

— Цыган как цыган, — забираясь в ройку, Ленька повел плечом. — Обнакновенный, с Фишовицы. У них там табор. Мы с ним на торжище на лодку сговаривались… ну на лошадок сговорились. Сильно ему пистоль понравился!

— Так вы ему — пистолет… — ахнул Бутурлин.

— Уж да, господине. Отдали, — покивал Игнатко. — Лошадок-то мы, господине, по три рубля продали, за три и ройку взяли. Да и тут еще договорились — с цыганами, чтоб пожить. Ну, вы плывите… А язм отгоню лошадок.

— А не боишься? — усаживаясь в лодку, Никита Петрович взглянул на молодого холопа со всей подобающей строгостью. — Погоня ведь! Ладно, про ройку вряд ли сообразят, а вот коняшку искать будут.

— Так коняшки-то, господине, какие?

— Ну… вороные, ага.

С самой лукавой улыбкой Игнатко подвел лошадь к воде, сорвал камыш да, намочив в воде, провел по лошадиной шее:

— Были коняшки вороные, станут — гнедые. Цыганы — они не то еще умеют.

— Одно слово — тати, — посмеялся и господин. — Конокрады — конокрады и есть. Ну, коли так, поплыли… А тебе — удачки, Игнат!

— И вам… В таборе встретимся.

— В таборе, — щурясь от солнца, Бутурлин задумчиво посмотрел на излучину. — Ну да, ну да. У цыган человека благородного уж точно никто искать не будет. А сами-то цыгане — надежны ли?

На сей простой вопрос слуга ответил честно:

— А кто ж их, батюшко, знает?

Потом немножко помолчал и продолжил, загребая веслом воду:

— Мы ж с ним так… случайно, можно сказать. Немножко переждем и — домой, в Бутурлино! Уж там отсидимся.

— Вот уж там-то нас и достанут, — омыв разгоряченное от недавней схватки лицо, Никита Петрович покачал головою. — Сразу же стрельцов отправят. С приказом на арест. Меня — в железа, а вас… Вас, верно, Хомякин купит.