Андрей Посняков - Власть шпаги

В спокойные-то времена, уж конечно, лишний навар каперы бы не упустили. Хольк бы, сняв с мели, продали по дешевке союзным датчанам, а пленников — торговцам людьми из Ярославля: те уж перепродали б татарам или персидским купцам. За купца и приказчиков можно б и взять выкуп. Было бы время, однако — увы…

Никита Петрович, однако же, ни о чем подобном не переживал, памятуя пословицу — не в деньгах счастье. Слава Господу, первый «морской» блин оказался не комом — была и немаленькая добыча, и страху на купчишек нагнали.

Впрочем, насчет страха тут же высказался Петруша Волк, ничтоже сумняшеся предложивший «для усиления ужаса» казнить каждого десятого, а лучше — каждого пятого. Кого повесить, кому — отрубить голову, а кого и утопить в протоке!

— Ты еще колесовать предложи, — положив руки на штурвал, задумчиво усмехнулся лоцман. Красивое лицо его вдруг просияло, озарившись самой веселой улыбкою — словно солнышко выглянуло в пасмурный ноябрьский день. — Предложи, предложи, — подмигнув, Никита Петрович похлопал детинушку по плечу. — Да погромче. Чтоб все наши пленные хорошо все услышали… — тут лоцман понизил голос: — Да сбежали. Была охота с ними возиться, вот еще!

Детинушка — ай, не дурак! — понял все правильно. Уперев руки в бока, прошелся по палубе, громко перечисляя все виды казней, коими пираты намерены вскорости подвергнуть каждого пятого пленника.

— А продать их мы, так мыслю, все одно не успеем? — покончив с этим делом, Петруша сошел по спущенным сходням на берег, где Бутурлин вел тщательный подсчет всей захваченной добычи.

— Та-ак… Олово, медь — сла-авно! — потирая руки, деловито подсчитывал Никита Петрович. — Сукно, двадцать четыре кипы. Славно, славно. Эй, как бы не вымокло.

— Так, грузить, господине? — подбежав, круглоголовый детинушка Ровинь одернул свой крапивного цвета зипун, левый рукав коего был изрядно запачкан кровью — то ли чужой, то ли своею…

— Эй, ты ранен, что ли?

— Гы… Не! То кровушка не моя.

— Ну и ладненько. Грузить, грузить, а как же! Сукно всегда в цене, реализуем. Да! Вино не забудьте.

— Так, может, господин капитан… — оборвав фразу на полуслове, Петруша Волк глянул на Бутурлина с лукавым прищуром, даже с некой надеждой… кою лоцман прекрасно понял. И не стал препятствовать.

— Да, мы устроим пир.

— Вот это славно!!!

— Но сначала покончим со всеми делами.

— Конечно, конечно… — поправив на голове косынку, обрадованно закивал пират. — Так, может, назначим пока парочку человек… ну, кока… повара, да и так… Пока костер разожгут, то да се…

Никита Петровичи снова кивнул: Петруша предлагал дело. Действительно, пока то да се… И так стемнело уже. Хоть и «белые» ночи — ложку мимо рта не пронесешь, не споткнешься — а все же уже не день, скоро в сон потянет.

Сколько смогли добра, столько и перевезли, особо не жадничали. Уж сколько успели! Два рейса не делали, сколько влезло в трюмы «Святого Александра», столько и взяли да вывезли. Подняв косые паруса на бушприте и бизани, верткая каперская шнява ловко нырнула в протоку и, пользуясь попутным ветром, медленно пошла вдоль берега к месту своей прежней стоянки. А что? Местечко там было достаточно глухое, укромное — чего еще и искать-то?

На захваченном корабле никакой охраны не оставили. Бутурлин лишнего кровопролития не хотел, как и не собирался кормить пленных, надеясь, что те, услыхав про лютые казни, все же попытаются как можно скорее сбежать. Немец-капитан, к слову сказать, вовсе не лишился жизни и вполне мог попытаться стащить судно с мели, или уж, по крайней мере, перевезти оставшийся товар на баркасах. Да не так там мало и осталось! Шнява все же не хольк.

Как бы то ни было, а дальнейшая судьба пленников и их судна Никиту Петровичу не интересовала напрочь, он лишь делал порученное ему дело, точно выполняя приказ. Ну, да, получилось немножко прибарахлиться — и слава тебе, Господи, почему бы и нет? Но все же это не являлось для ватаги главным… Хотя, может быть, не для всех.

Бросив якорь у излучины, «Святой Александр» почти совсем слился с окружающей местностью — низкий его корпус ничем не выделялся на фоне густых зарослей ракиты, ивы и вербы, мачты же затерялись среди строевых сосен, росших чуть выше, за черноталом.

Используя шлюпки, организовали выгрузку, быстро переместив добро в укромное место — в расположенный неподалеку овражек, заросший мелкими колючими елками и можжевельником. В лесу уже сделалось темновато, ватажники царапали руки, ругались… привлекая к себе излишнее внимание чужих… вернее сказать, местных — невские берега в те времена пустынными вовсе не были, хватало дворянских и купеческих усадеб, финских мыз, деревень…

— Ах, ты ж, ититна мать! — заковыристо выругался детинушка Ровинь, случайно уронив себе на ноги увесистый оловянный слиток.

Выругался так, что дремавшие на ветках птицы разом взлетели, закружили, заполошно хлопая крыльями и недовольно крича.

— Слышишь? — пробираясь по узкой рыбачьей тропинке, вьющейся среди смородиновых кустов, вдруг насторожился круглоголовый парень с усыпанным веснушками лицом и рыжею шевелюрой. — Слышишь, Хейкки? Птицы кричат.

— И что с того? — белобрысый Хейкки — покруглее, пошире в плечах и, кажется, чуть постарше — скептически хмыкнул. — Подумаешь, птицы. Они ведь все время кричат. Вот еще сказал — птицы…

— Да нет, не все время… — рыжий упрямо набычился. — Ведь вот когда мы шли — не кричали же! А теперь? Словно их кто встревожил, ага.

— Все тебе, Урхо, не так! — хмыкнул Хейкки. — То рыба мелкая, то, вишь ты, птицы… Лодку-то нашу не украли там?

— Не… Не украли… — дойдя до конца тропы, Урхо как раз и пошарил в камышах, да, ухватившись за веревку, подтащил ближе к берегу узкий рыбацкий челнок-долбленку. Как раз на двоих, ну, и еще для сетей да улова местечко останется.

— Ну, слава святой Катерине! Хоть что-то сладилось… — белобрысый махнул рукой и задумчиво покачал головою. — Эх, маловато нынче рыбы-то. Стыдно домой возвращаться.

— Это ты о чем? — моргнув, насторожился Урхо.

Его напарник лишь хмыкнул:

— Ты ж знаешь, о чем. К Майноле поплывем да сетки проверим.

— Но это ж…

— А нечего ротозейничать!

— А ежели попадемся?! Утопят! Майнольские такие, с них станется.

— Боишься? — с усмешкой подначил приятеля Хейкки. — А с таким уловом зазнобушке своей показаться на глаза не боишься? Что скажет старик Лехтикайнен? Что голову-то повесил, а?

Рыжий махнул рукой:

— Ничего хорошего он не скажет.

— Вот! — Хейкки со всей возможной важностью поднял вверх указательный палец. — И я о том. Да мы, Урхо, друг, быстро. Только глянем…

В стороне — где-то неподалеку — вновь заволновались, закричали птицы — на этот раз утки закрякали.