Андрей Посняков - Власть шпаги

Подумав так, молодой человек вдруг ощутил укол совести. Да, для дела-то лучше было б не рисковать, убить Флориана, да прикопать тело где-нибудь за рекой… Так-то бы и не худо… Да только он, русский дворянин Никита Петрович Бутурлин, все же не такой душегуб, чтоб вот так, за здорово живешь, пришибить беззащитного отрока! Кому, между прочим, обязан жизнью.

— Ты, Флор, как да где?

— Да почти что никак, господин, — шмыгнув носом, отрок виновато повел плечами, словно бы это он сам прикладывал все свои усилия, чтобы жить так плохо, прозябая где-то на задворках. — Пока, слава Святой Деве, жив. Даже башмаки — видите — есть! А вот покушать не каждый день случается.

— С нами пойдешь, — покусав ус, Бутурлин принял решение. — Покуда вот, с ним. Зовут Игнат.

— Иг-нат, — повторив, несмело улыбнулся Флор. — И-и-и… что я буду делать?

— Считай, в слуги тебя нанял, — Никита Петрович хлопнул парнишку по плечу, засмеялся и, махнув рукой, зашагал в направлении Королевской улицы. До обедни уже оставалось не так уж и много времени.

— В слуги… — просияв лицом, Флориан смотрел вслед лоцману и не верил своим ушам.

В слуги! К столь состоятельному и важному господину. Это ж надо такому случиться! Вот ведь счастье-то привалило, ага.

Парни — Игнатко и Флор — пока добирались до Спасского, подружились сразу. Дожидаясь парома, болтали по-русски и по-немецки, говорили о жизни, о том, о сем.

— Так ты холоп? — выпытывал у нового знакомца Игнат. — Чей?

— Ничей я не холоп, — Флориан гордо раздул щеки.

— Значит, беглый. Вот ведь связались!

— Да не беглый я, а свободный! — тряхнув растрепанной шевелюрой, важно пояснил юный швед… или немец… или — наполовину немец, наполовину швед… еще, может, и ижоры намешано.

Игнатко расхохотался:

— Вижу я, какой ты свободный. Голодный, оборванный и живешь в бочке. Нет уж, в холопах-то лучше.

— Да чем лучше-то? Холоп, это ж по-нашему — раб!

— А тем лучше, что хозяин-то о тебе заботится! Вот, кафтан мой видишь? Каков?

— Да уж не дешевый, ага, — пощупав полу кафтана, Флор завистливо скривился. — Я б от такого тоже не отказался, ага… Слушай, Игнат! А сколько ваш господин слугам платит?

— Да нисколько, экий ты непонятливый! Говорят тебе, холопы мы…

— Не, я так не согла-асен…

— А новый кафтан хочешь?

— Кафтан — хочу.

В таверне «Три короны» (по-шведски «Тре крунер») все было, как прежде. Та же синяя, с золотыми коронами, вывеска, те же служки, та же мебель, и даже посетители, кажется, те же самые, что были и в прошлый раз, год назад… ну, чуть меньше, в августе. Когда еще в Ниене жила Анна! Когда были живы надежды… Впрочем, они и сейчас еще живы… Ах, Анна, незабвенная Аннушка. Покусав губу, Никита Петрович отпил из принесенной служителем кружки тягучего темного пива и нахмурился. Сердце его болело. Анна! Как она там, в далекой Риге? Думает ли сейчас о своем русском возлюбленном или давно уже забыла? Может, и не было никакой такой любви, показалось все… Анна, как же! Показалось… Что ж тогда так сердце щемит?

— А! Ты здесь уже, друг! — кивнув шумной компании, гулявшей за соседним столом, господин Фельтског уселся напротив Бутурлина. — Говоришь, за медь…

— Да, пошла неплохо…

Положив на стол кошель, Никита Петрович отсчитал дюжину золотых монет — гульденов — все тех же, трофейных, как и шляпа.

— Гут, — ушлый контрабандист сгреб деньги одним махом и, гулко расхохотавшись, подозвал служку. — А ну, тащи сюда пива! И ром! И эту… копченую свиную голову — гулять так гулять! А? Ты как, Никита?

— Мне б тут особо-то не мелькать, — бросив по сторонам быстрый пронзительный взгляд, лоцман покачал головой. — Я ж висельник, забыл? Если кто вдруг узнает…

— Да забыли уж все давно! Почти год прошел… Хотя, верно, ты прав, — подумав, кивнул Фельтског. — В нашем положении все же следует проявлять осторожность. В Тихвине стоят войска князя Потемкина… Похоже, дело идет к войне, а? Что скажешь, напарник?

— Ничего не скажу, не знаю, — буркнул молодой человек, уткнувшись в кружку. — Что же касаемо меди…

— Пока извини, нет, — как-то вдруг разом погрустнев, швед виновато развел руками. — Понимаешь, дружище, у нас сейчас тут проверка. Шерстят всех, без оглядки на чины да звания. Высокое начальство приехало — генерал-губернатор Ингерманландии Густав Горн и с ним еще некий Карл Мернер из Дерпта.

— Этот-то что тут забыл?

— Вот и я говорю — что? Да, крепость собираются перестраивать, проекты ищут. Может, из-за этого?

Покачав головой, капитан вдруг улыбнулся и, подозвав служку, заказал еще рому:

— Выпьем, друг! Жаль, если будет война… Впрочем, войны постоянно случаются — таков уж этот чертов мир.

Снаружи донесся шум — похоже, кто-то скандалил со служителем. Мест-то в таверне уже практически не оставалось, а дело близилось к вечеру. Когда, как не вечерком, посидеть да расслабиться? Ну да, скандалили. Сам хозяин — седой, в приталенном старомодном кафтане с большим гофрированным воротником — поспешно выскочил наружу, как видно, что-то улаживая.

— Коли так много желающих, так мог бы накрыть для них столы в номерах, — хмыкнув, Фельтског кивнул наверх, на галерею, образовывавшую второй этаж заведения. На галерею вела узкая деревянная лестница с фигурными балясинами, в расположенных там меблированных комнатах обычно заключались крупные сделки, но чаще — проходили амурные свидания со жрицами продажной плотской любви, парочка коих сидела сейчас за соседним столиком, плотоядно поглядывая на приятелей.

Швед, кстати, на них не раз уже косился… Бросил взгляд и Бутурлин… да тут же и обернулся — что-то эти девицы ему не понравились. Старые какие-то — лет под тридцать обеим. Потасканные, а одна к тому же еще и толстушка. Вторая — жгучая брюнетка, тощая как ведьма — так и вообще сильно смахивала на цыганку. Нет. Нехорошие девки. Не то, что, скажем, Аннушка или — коль уж речь зашла о плотской любви — Серафима.

Явственно припомнив пленительные изгибы тела юной ключницы, ее пушистые трепетные ресницы, упругую грудь и ярко-голубые глаза, Никита Петрович невольно сконфузился и даже покраснел. Стыдно стало перед самим собой — вот уж Аннушку Шнайдер он в таком виде не вспоминал!

— А что, может, возьмем девок? — между тем предложил капитан. — Вон какие сочные! И так на нас с тобой смотрят — ух…

С улицы вошли четверо. Двое мужчин и две девушки, вполне приличные с виду. Мужчины — в камзолах, кружевных воротниках и шляпах, при шпагах, с гонором — как видно, дворяне, не какие-нибудь там купчишки. Один — молодой парень с унылым лицом, второй уже в возрасте, лет сорока, но, видно — щеголь, с неприметным лицом и каким-то удивительно безмятежным взором. Собутыльники не обратили на них никакого внимания, оба — и Бутурлин и Йохан — во все глаза смотрели на девушек, действительно, молодых и красивых. Одна — светловолосая, в сером дорожном платье с глубоким вырезом на пышной груди, вторая — брюнетка с обворожительными зелеными глазами. Платье ее, цвета морской волны, выгодно подчеркивало точеную фигурку. Осиная талия, упругая грудь, а соски так четко обрисовывались под тонкой дорогой тканью, что Никита Петрович невольно сглотнул слюну. Вот это девица! Повезло же кому-то, черт побери.