Евгений Красницкий - Кузнечик [litres]

Тимофей оглянулся на мальчишек.

– Алёха, на тебе меха. Воздух гнать, как ты меня на стрельбе учил – легонько, плавно, как дышать.

Тимофей дождался, пока угли раскалились набело, а жар стал ровным, и придвинул к ним только что собранное тельце бабочки. Флюс запенился, завертелся, затем опал и вдруг стал совершенно прозрачным, как стекло. И, если присмотреться, стало видно, как стружка припоя оплавилась, собралась в шарики и растеклась, побежала по витой проволоке, закрывая все щели. Тимка быстро выхватил работу из жара. Чуть подержал её, пока застынет, и быстро кинул в плошку с приготовленным ещё несколько дней назад отбелом.

– Всё видели? – спросил он, глядя на учеников. – Сначала флюс начинает пениться. Если сразу греть слишком сильно, то он просто разлезется. Потом флюс становится прозрачным. И тут надо готовиться. А как припой побежал по детали – сразу поднять над горном, чтоб жар уменьшить. Ну а как растечётся весь – сразу убирать. Перестал блестеть, значит, застыл, кидаем в отбел, он деталь от окалины очистит. Понятно?

Мальчишки кивнули.

– Тогда делаем так. Швырок и складские – на укладку набора. Пальцы тонкие, вроде должно получиться. Надо смазать набор припоем, снять с бересты и уложить на сетку. Я покажу как. Алёха, ты на горне с Лёнькой, паять будете. А вы двое, – кивнул он на новеньких, – снимаете набор с сетки, только чтоб не погнуть, он мягкий, и в отбеле чистите. Всё понятно? Начали!

Некоторое время в кузне раздавалось только сосредоточенное сопение, только однажды прерванное воплем Леонида:

– Швырок, гад, ты чё творишь? За такую работу руки выдёргивать надо!

– А чего это? – обиделся тот.

– На жопе плохо смотрятся. Попроси Юльку, пусть повыше перешьет, всё больше пользы. Ты как припой на узор уложил? Выпадает же весь!

– Ага, – поддел покрасневшего парня Алеха. – Ты попробуй ему руки подальше от бабских дел перешить, враз познаешь этот… как его… смысл бытия.

Из угла еле слышно хмыкнула Красава, и гогот мальчишек мгновенно стих. Тимка оторвался от своей работы, глянул, махнул рукой, пустяк мол, отобрал пинцет у Швырка и чуть поправил:

– Тут флюса много, а тут мало. Если греть, весь узор поползёт…

Тимофей выбрал работу в сторонке и сделал это с умыслом. Скрутить вдвое проволоку на токарном станке, педальный привод которого сосредоточенно жал Митяй, – дело плёвое. Прокатать в вальцах до нужной толщины ещё проще, благо и тут Митяй внимательно следил, чтоб проволока не запутывалась. Он наблюдал за мальчишками, которые, скрипя непослушными пальцами, пытались делать непривычную для них работу. Наука деда гласила: не пытайся определить, может или нет. Важнее определить, хочет или не хочет.

Но самое главное – он заметил, как за ним самим наблюдала Красава. Предложение сделать что-то для неё она отвергла сразу же, сообщив, что ей не всякое носить можно, с бабулей говорить надобно. Но за заботу спасибо, ежели волхва разрешит, то Красава обязательно о себе напомнит. Что ей нужно было ещё, Кузнечик не понимал, но взгляд её определил так же, как и свой собственный. Так смотрят на человека, когда собираются пристроить его к какой-нибудь работе. И стараются углядеть – годен или не годен.

Первая пайка прошла на ура, Лёнька был горд и сиял, как солнышко поутру. Вторая – уже без излишнего ажиотажа. Тимке всего-то и осталось прикрепить крылья бабочке да показать, как пользоваться странными клещами, на губки которых надевались деревянные насадки, с помощью которых плоскому набору придали объём. Снежинки просто чуток выгнули, «чтоб лучше блестело», а бабочке… Крылья бабочки Тимофей выгнул таким образом, что они раскрылись и как будто наполнились встречным ветром. Лёгкая полировка (толстые проволоки рамки драим до блеска, а тонкие пусть остаются молочно-белыми, как сразу после отбела), и посаженная на свои шесть лапок бабочка засверкала прожилками крыльев и, казалось, была готова взлететь. Что чуть было и не сделала, подхваченная сквозняком из распахнутой девчонками двери кузни.

– Держи! Улетит! – завопил Родька, пытаясь подставить руки под падающую бабочку.

– Поймал! – объявил старший из Сенькиных мальчишек. – Не разбилась!

– Это кто у вас тут летает? – уперев кулачки в бока, подозрительно поинтересовалась Елька. – Что, опять без нас?..

– Так вот, боярышня, – простодушно протянул к ней руки мальчишка. – От сквозняка улететь хотела, когда, значитца, двери открылись, а мы, значитца, ловили.

Елька, удивленно уставившись на его ладони, сделала несколько шагов вперёд, за ней в дверь вьюнками просочился остальной десяток.

Девочки осторожно, боясь дохнуть, приблизились к неожиданно покрасневшему мальчишке.

– Летает? – почти выдохнула Елька.

– Не-а! – простодушно разрушил волшебство момента Кузнечик, бесцеремонно схватив бабочку за крыло. – Сидит в основном. Ну там, на платке или на платье ещё. У неё для этого ещё булавка есть. Вот! – Тимка перевернул насекомое вверх брюшком, до глубины души поразив зрителей небрежной манерой обращения с волшебными созданиями. – Это брошка называется.

– А она… вот… ну, бабочка эта?.. – одними губами прошептала Еля, не решаясь задать главный, мучивший её сейчас вопрос.

– Так маме Вере она, – правильно понял её затруднения Тимофей. – Для тебя она большая слишком. А вам серёжки сделали, ты же сама хотела, чтоб лучше, чем у сестёр. – Тимка оглянулся. – А, вон у Швырка они. Пима, а ну, давай сюда!

Питирим, Сучков племянник, в просторечии именуемый Пимкой, а то и просто Швырком, неожиданно сильно смутился и густо покраснел.

– Вот, боярышня, прими, не побрезгуй, – вдруг заговорил он высоким слогом и чуть ли не с поклоном протянул ей только что отполированные серёжки. – Для тебя делали, старались. Не обессудь, если не по нраву…

Тимка смотрел на разворачивающееся действо, и у него нарастало ощущение, что он либо чего-то не понимает, либо чего-то сделал не так. Ну, серёжка, ну брошка, и чего такого? Это была отнюдь не первая его девичья игрушка, и Тимофей не видел в ней ничего особенного.

Девок в слободе хватало. Оторванные от семей, они тяжело и упорно постигали искусство обращения с ткацким станком. Развлечений у них было не так чтоб и много, разве что пытались сшить что-нибудь из той части ткани, что мастера отдавали ученицам за хорошую работу. Вот боярин и разрешил деду Гордею дарить самым лучшим из них безделушку из кусочков серебряной проволоки.

Дед, само собой, спихнул это богоугодное дело на Тимофея, тот и делал. И дарил. Девки смущались, конечно, но подарок принимали с достоинством, присущим лучшим ученицам. Но чтоб так краснеть, как Пимка или этот, как его там… Из Сенькиного десятка? Тимка этого момента не догонял совершенно.