Борис Орлов - Цвет сакуры – красный [litres]

Всеволод Николаевич шагал мимо порта, вдоль пакгаузов из оцинкованного железа. Недавно тут штабелями лежали мешки, поэтому душный, горьковатый запах бобов ещё пропитывал воздух. Но там, впереди, уже громоздились эвересты бочек и ящиков с реактивами – Японская Социалистическая Империя активно закупала сырьё у СССР, отдавая взамен промышленные товары. Главными среди них были машины: станки, механизмы, установки в сборе – всё то, что поднимет промышленность Советского Союза на такие высоты, о которых в его реальности можно было только мечтать!

Впереди вдруг кто-то заругался. В устах японцев и обычная-то речь частенько звучит точно угроза или вызов на бой, а уж когда ругаются… Мама, ой!

Волков прислушался и не без труда понял, что там впереди распекает кого-то и честит на все корки старый мастер Утида Кен. М-да уж… Всеволод Николаевич покачал головой и прибавил шагу. Если старый Утида взялся за кого-то всерьёз, то надо спешить бедолаге на помощь: старикашка хоть и не выглядит на своё имя [190] Японское имя «Кен» буквально означает «здоровяк». , но врежет – мама не горюй! Рука у щуплого с виду мужичка тяжёлая, а стальными пальцами он гвозди-сотки гнёт. Единственным, кто на всём заводе «Сумитомо-Бакелит» смог повторить этот фокус, оказался сам Волков-старший, за что старый мастер его очень зауважал.

Когда Всеволод Николаевич догнал Утиду, тот что-то экспрессивно выговаривал подростку в большой, не по росту куртке на вате. Мастер, должно быть, спорил уже долго, и аргументы явно заканчивались, так что когда инженер подошёл поближе, Кен, исчерпав слова, стиснул кулак и замахнулся.

– Товарищ Его Божественное Величество очень верно заметил, – произнёс Волков нещадно коверкая японские слова. – «Тот, кто растрачивает свой гнев попусту, оказывает помощь нашим врагам, ибо в нужный момент не найдёт в себе должной ненависти к мировому империализму!» Здравствуйте, Утида-сан, – продолжил он без паузы. – Что бы ни натворил этот паренёк, своим ударом вы поставите его на один уровень с собой. Ведь только равному можно не суметь что-то объяснить словами.

Старый мастер исподлобья сердито взглянул на Всеволода Николаевича. Видно было, что он изо всех сил сдерживается, чтобы не послать русского спеца куда-то к демоновой матери. Но наконец японец овладел собой, улыбнулся дежурной улыбкой, обнажив жёлтые прокуренные зубы, коротко поклонился и спокойно поздоровался, а потом пояснил:

– Вы совершенно напрасно обратили своё драгоценное внимание, Ворокофу-сан, на эту недостойную. Это моя дочь Умеко, которая взяла себе в голову, что законы об охране труда написаны для всех, кроме неё. Вчера она вместо разрешённых пяти часов отработала в цеху восемь, точно взрослая. Да ещё осталась на двухчасовую переработку… – Утида возмущённо тряхнул головой и обратился уже к дочери: – Хочешь стать, как твоя старшая сестра? В двадцать пять выглядеть так, словно тебе уже пятьдесят?! И кто тебя тогда замуж возьмёт, дура?!

Только теперь Волков разглядел, что рядом с Кеном стоит девчонка с коротко обрезанными на европейский манер волосами. И смотрит то на отца, то на него так, словно сама собирается наброситься на них с кулаками.

Но вот девушка тоже совладала со переполнявшими её чувствами и, поклонившись инженеру, горячо заговорила:

– Наша ячейка КИМ приняла решение: повысить выработку на двадцать процентов. Я и осталась: решение ячейки должно быть выполнено, но наш фенольный цех отстаёт. А мой отец – он, хотя и пролетарий, но беспартийный и весь во власти старых представлений, традиций и глупых, отживших правил. А вы, товарищ, партийный?

Волков усмехнулся:

– Я – член Партии, Умеко-тян. И, как член Партии и ваш старший товарищ, официально заявляю: находиться в фенольном цеху дольше пяти часов в день просто нельзя. Это вредно для здоровья и… – тут он запнулся, потому что не имел ни малейшего понятия, как на японском будут «дерматит», «воздействие на ткани головного мозга» и «паралич дыхательного центра». Однако тут же выкрутился: – Смертельно опасно, Умеко-тян.

Всеволод Николаевич собирался ещё добавить про способность фенола проникать через кожу, но некстати вспомнил про фенольную катастрофу в Уфе [191]и замолчал. Очень уж страшными могли оказаться последствия аварии на заводе – настолько страшными, что даже пережившие грандиозное землетрясение двадцать третьего года могли не суметь представить себе весь масштаб возможных последствий. А потому просто добавил:

– Видите ли, Умеко-тян, опасность не только лично для вас. Человек, отравившийся фенолом, практически не контролирует себя, а потому может сделать нечто, что вызовет утечку фенола в… – он снова замялся, подбирая нужное слово, но результат всё равно вышел корявым: – В окружающее пространство. И число отравленных будет очень большим. Так что мне стоит зайти на заседание вашей ячейки КИМ и объяснить, как опасно принимать решения, не имея достаточных знаний! – Тут Волков увидел, что дочка Утиды снова собирается что-то возразить, и припечатал: – Ваше здоровье, дорогие товарищи кимовцы, принадлежит не только вам, а всему народу. И никто не позволит вам рисковать народным достоянием! Вам ещё новых воинов рожать, а вы что же – уклоняться?! Льёте воду на мельницу мирового империализма?

Внутренне он сам хихикал над этим пафосом, но Умеко да и её отец были просто поражены такой отповедью. Отец свысока посмотрел на дочь: вот, мол, что умный человек говорит, а девушка покраснела и опустила голову.

– Я сообщу в ячейке ваше мнение, Ворокофу-сан, – пролепетала она. – Только вы обязательно приходите и расскажите нам сами, а то мне одной не поверят…

Волков пообещал и выполнил своё обещание. На заседании актива комсомольской ячейки завода он крепко поругался с ребятами, забросал обалдевших кимовцев цитатами из Ленина и Маркса, вывалил на них все свои знания об охране труда и промышленной безопасности и в конце концов вырвал у секретаря ячейки клятвенное обещание сперва согласовывать все подобные вопросы со специалистами, а уже только потом выносить их на комсомольское обсуждение.

После этого Утида Кен ещё больше зауважал северного инженера, сблизился с ним и подружился. Они были ровесниками – по возрасту, конечно, а не по году рождения! – и оба могли многое порассказать и многим удивить друг друга. Всё чаще и чаще, сходясь в цеховом акахэйя [192], они беседовали о жизни в таких разных, но неожиданно удивительно похожих странах.

Всеволод Николаевич с немалым удивлением обнаружил поразительное сходство в психологии и мировоззрении японцев и русских. Пословица «На миру и смерть красна», которую в той, другой жизни не понимали даже, казалось бы, совсем близкие по духу сербы и черногорцы, у японца не вызвала ни малейшего удивления или неприятия. Тяга к коллективу, постоянная необходимость ощущать плечо товарища, твёрдое убеждение, что в одиночку ты – никто, а вместе – сила, – вот основные качества японцев, которые роднили их с русским народом.