Роман Злотников - Ярость обреченных [litres]

Боярин лишь удивленно покачал головой, но промолчал, и мы поспешили к холму, на котором должна располагаться ставка воеводы. Уже на подходе к нему стало понятно, что высота совсем недавно была центром жестокой битвы.

С нашей стороны холм густо усеян трупами заурцев, а со стороны врага на нем множество воронок от попаданий тяжелых бомбических ядер. Но это еще что – подножие на тысячу шагов вокруг завалено вперемешку телами заурцев, рогорцев и ругов и множеством лошадиных трупов. Судя по их виду, здесь в жесткой рубке сошлись тяжелые всадники мамлеков и панцирные витязи, заурское ополчение и рогорские пикинеры. Видимо, нашим копьеносцам пришлось выдержать тяжелый удар латной кавалерии врага – и, если судить по количеству трупов и по тому, что сама битва сместилась в сторону заурцев, пикинеры здесь взяли верх.

Товарищ воеводы в нетерпении пришпорил коня, офицеры свиты и знаменщики последовали за командиром, стараюсь не отставать и я. Галопом проскакав до холма, вся группа спешилась и чуть ли не бегом поднялась на вершину.

Картина, открывшаяся с высоты, завораживает. На несколько ударов сердца у меня буквально перехватило дыхание от вида чудовищной по своим масштабам битвы, развернувшейся у наших ног.

Правый фланг заурцев опрокинут общим ударом витязей и рейтар, преследующих улепетывающего противника, впереди нас массу азепов теснят объединившиеся баталии ругов и рогорцев – там же реет королевский стяг с огненным соколом. Левее противник откатывается под огнем построившихся в линию стрелецких приказов, а в тылу заурского войска идет страшная рубка мамлекской конницы и лехских гусар. Лишь противоположный фланг врага, состоящий из ени чиры, отступает, сохраняя равнение и порядок. Туда же оттягиваются и прочие части врага, не задействованные в битве и еще способные переломить ее победный для нас ход внезапным и сокрушительным ударом.

А стяга воеводы Ромоданского нигде нет… Неужели командующий объединенным войском пал при штурме холма?

Оглядываюсь по сторонам – и взгляд мой натыкается на разбитый капонир, на дне которого покоятся трупы воинов в дорогих доспехах. Очень похожие панцири носят офицеры свиты боярина Андрея… Шеян также наткнулся взглядом на капонир, а через секунду властно закричал:

– Знаменщики! Сигнал «атака» легкой коннице! Направление – стык центра войска азепов и их левого фланга!

– Есть!

Голос воеводы – похоже, что теперь именно воеводы, – на мгновение дрогнул. Но опытный воин быстро совладал с собой и, развернувшись к старшему над гонцами офицеру, коротко бросил:

– Симеон! Отправь вестового голове Пятницкому, стрельцам нужно ускориться! Как поспеют, пусть с ходу атакуют ени чиры – нельзя дать им уйти!

Беркер-ага, стамбу агасы

Это конец. Конец разгромный, чудовищный, неотвратимый.

Казалось, победа уже у нас в кармане, казалось, что враг неспособен взять верх при нашей многочисленности. Но после неудачи наступления на холм, когда пехота правого фланга склабинов сумела прорваться к высоте и ударила навстречу азепам и серденгетчи, противник неожиданно атаковал с тыла. И какими силами! Не менее восьми тысяч панцирной лехской гвардии, крылатых гусар!

Сераскир сделал единственное возможное, что было выполнимо в тот роковой момент, – бросил навстречу врагу весь резерв, всех сипахов, усилив их атаку акынджи и делилер. Кавалерия мамлекской знати ударила излюбленным клином – и попала в хитро спланированную ловушку: враг разделил своих всадников на две колонны и зажал между ними заурский клин, словно в гигантские тиски. Вдвое уступая им числом и практически окруженные сипахи просто не имели шансов выстоять и даже выжить. А самоубийственная атака легкой кавалерии пусть и задержала врага, отвлекая его от истребления мамлеков, но не могла изменить ход битвы.

И все это было только началом конца. Получив помощь, враг перешел в наступление по всему фронту, а против нашего правого крыла и вовсе бросил единый кулак панцирной кавалерии, снятой с обоих флангов. Учитывая же, что большая часть ени чиры была или отброшена от холма, или сосредоточена на левом крыле, азепы и немногочисленные стрелки прикрытия не продержались и получаса.

Надо было бежать тогда, когда катастрофа поражения была предельно очевидна. Однако сераскир счел необходимым остаться среди воинов, и мы, его старшие офицеры, не посмели бросить Нури-пашу. А вот Мустафа-паша посмел – и расстался с головой: озверевший сераскир уже не считался ни со званиями, ни с родством и, я уверен, не посмотрел бы и на былые заслуги. Впрочем, тогда еще не все было потеряно – в конце концов, левый фланг фактически не принял участия в битве, сохранив значительную боеспособность. До того момента, когда в его стык с теснимым центром ударила легкая кавалерия склабинов, а на ени чиры стали наседать тысячи непонятно откуда взявшихся стрельцов.

Сейчас остатки войска охвачены полукольцом тяжелой конницы противника, в середине азепы погибают под залпами стрельцов и ударами пик баталии, правый фланг перестал существовать, а на левый пошли в атаку свежие силы врага… И как бы ни была мужественна «новая пехота», пораженческий, обреченный настрой передался и им – в то время как воинов врага окрылила скорая победа…

– Вот и все.

От холодного, потусторонне-мертвенного голоса сераскира кровь стынет в жилах. Неужели…

– Битва проиграна, а права сдаться в плен никто из нас не имеет. Какой позор… Если бы мы выжили и сумели бежать, султан прислал бы нам палачей с шелковыми удавками! И я рад, что мы избежим этой позорной участи! У меня есть отличный яд, он действует мгновенно и не вызывает никаких болевых ощущений. Даже немного стыдно умирать столь легко, но пусть это будет моей последней милостью – милостью для соратников, что так бездарно подвели своего господина!

Нури-паша посмотрел на меня, и я ужаснулся: его взгляд буквально дышал бессильной, а оттого еще более жаркой яростью.

– Саалдар сейчас принесет яд и кубки с водой. Примите мою милость и выпейте – в противном случае мне придется приказать вас обезглавить. И не бойтесь, за своими верными соратниками последую и я. Хочу лишь убедиться, что никто из вас не покроет себя позором сдачи в плен.

Шестьдесят два года – долгий срок для жизни воина и короля, я бы сказал, даже слишком долгий. Для сравнения мой названый отец, король Когорд Корг, умер от раны в сорок девять лет, приемный отец, барон Владуш Руга, пал в битве на Багровом поле в пятьдесят.

Я же протянул до шестидесяти двух… И все эти годы, с той самой битвы на Багровом поле, что давно уже померкла в моей памяти, ровно до сегодняшнего дня – все эти годы я посвятил освобождению своей Родины от власти заурцев. Но наконец сегодня, после четырехмесячной осады и семи штурмов, пала их последняя крепость, Байрбарс-кермен. Сегодня Рогора обрела свободу…