Иван Кузнецов - Черные крылья [litres]

Спиритическая группа обладала относительной автономией внутри оккультного отделения и не во всём напрямую зависела от приказов господина Хюттеля. Ульрих, будучи практикующим спиритом, в группу тем не менее не входил, а числился учёным. Его часто приглашали на мероприятия группы, но всегда с оглядкой: ведь понятно было, что он – доверенное лицо начальника отделения, его глаза и уши. В данном случае в группу вошло меньше половины спиритов отделения, а остальные – приглашённые.

Ульрих заметно нервничал из-за сеансов, на которые были приглашены люди со стороны, а он – не был, и из-за моего в них участия. На неделе он упорно тянул меня в другую сторону, подбрасывая всё новые материалы по средневековым кладам. Но участвовать в «исторических» сеансах меня по-прежнему не звали, а в пятницу Ульрих был вынужден снова смириться с моим уходом на шестой этаж.

Теперь во время сеанса отчётливее, чем прежде, я ощутила приближение чего-то цельного, могущественного и враждебного. Эта неназываемая зловещая сила ещё ни разу не пришла в круг в привычном для спиритов понимании. Все духи и энергии, что проходили сквозь сознание медиумов во время сеансов, представляли собой лишь предвестие приближения этого – главного – духа. Но с каждым разом присутствие ощущалось сильнее и ближе, с каждым разом он, неназываемый и неведомый, знал обо мне всё больше.

Во время нового сеанса впервые в тексте заклинания прозвучало обещание заплатить вызываемому за его услуги «великую цену». Речь шла опять о крови, телах и душах врагов, и меня стало ломать жуткое предчувствие, будто через это колдовство всё, что мне дорого, погибнет или будет извращено.

Поздний вечер – осенний, холодный. Затемнённый город. Не до прогулок. До Берлина авиация – наша и союзников – добиралась в этом году всего несколько раз, однако меры предосторожности принимались. В серой гостиничной комнате я забилась под перину и съёжилась в комок. Холодно не было – было бесконечно тоскливо…

Тьма – это не то же самое, что «темно». Это угрюмо, всеохватно, и кажется, что теперь навсегда. Ещё не отделаться от ощущения, что оно знает о тебе всё, ты в его власти, и это неистребимое ощущение рождает такой же цепкий, вездесущий страх…

Я с трудом заставила себя распрямиться и лечь на спину в положение, которое йоги называют «позой трупа». Сразу, не тратя времени, ушла в мысленное молчание. Я уже привыкла, что старые способы очищения не срабатывают, и каждый раз нужно ждать нового озарения. Сколько ждать на сей раз?

Незаметно для себя я заснула.

Приснилось, что стою лицом к Красной площади между Историческим музеем и башней Кремля. Раннее утро. Вся площадь окутана густым белым туманом. Не видно ни Мавзолея, ни собора Василия Блаженного, ни кремлёвских стен. Лишь немного брусчатки под ногами – той самой, которой мне в реальности так и не привелось увидеть и ощутить из-за покрывавшего её осенью сорок первого порядочного слоя песка. Над белым туманом возвышался, будто парил в воздухе, шатёр Спасской башни, и горела рубиновая звезда. Что-то было зловещее в промозглом, неподвижном тумане.

Размеренный мужской голос, принадлежавший не то диктору, не то экскурсоводу, произнёс над левым ухом: «Когда Москва была под немцами, здесь было так…» В это время куранты медленно, торжественно заиграли музыкальную фразу из «Лили Марлен». Во сне мне представлялось совершенно очевидным, что Москва пробыла под немцами месяца три, а необъяснимая удача, что Кремль не разрушен и звёзды остались на своих местах, казалась такой же зловещей, как туман. Справа самым краем глаза я ловила рубиновый свет второй звезды – над проступавшими из тумана очертаниями расположенной совсем близко Никольской башни…

Вот и всё сновидение – ни начала, ни конца, ни сюжета. Однако оно было настолько реалистичным, что, пробудившись среди ночи от сигнала воздушной тревоги, я не сразу сообразила, где нахожусь.

Как сомнамбула, натянула пальто и спустилась в холл. Вовсе не стала бы трогаться с места, но дежурные всё равно начнут барабанить во все двери и добиваться, чтобы жильцы шли в бомбоубежище. На улице холодный воздух слегка отрезвил мою затуманенную голову. Небо обшаривали прожекторы, но разрывы зенитных снарядов слышались далеко, их трассы не были видны за домами. Да не пойду я в бомбоубежище! Не долетят сюда англичане. Сегодня не долетят. До центра города их не допустят.

Да, на сей раз я как-то сразу, автоматически решила, что берлинское небо сейчас штурмуют британские самолёты. Но у меня даже не нашлось сил порадоваться, пожелать им успеха и благополучного возвращения. Всё происходящее рисовалось в унылом и безнадёжном свете.

Всё ещё продолжая проживать впечатления от сновидения, я не сразу сообразила: ведь на самом деле фашистов не пустили в Москву! Они там никогда не были. Сновидение-то – наведённое! Туман над отданной, чужой Москвой стоял перед глазами, странная мелодия курантов звучала внутри. Не хочу! Я не хочу жить в мире, где хоть на время Москва стала вотчиной врага!

Дали отбой воздушной тревоги. Как нехотя я покидала своё жилище, так же нехотя и вернулась назад, измученная попытками вырваться из-под неослабевавшего давления. Скорее бы рассвет: там, глядишь, пройдёт, отпустит! В комнатке горел свет, потому что, уходя, я забыла его погасить. Потянулась к выключателю: лучше открою штору. Взгляд невольно упал на календарь с устаревшим теперь листком. Я поспешно его оторвала, чтобы обнажить новый: 7 ноября. Праздник!..

В январе или в феврале нам неожиданно привезли проектор и показали кинохронику, начиная с ноября прошлого года. Документальные кадры парада на Красной площади и боёв под Москвой, нашего победного контрнаступления навсегда врезались в память…

Всё утро я, сидя на немецкой перине в неуютной, холодной комнате, прокручивала перед мысленным взором эти кадры кинохроники. Ровный, уверенный, весомый шаг бойцов мимо Мавзолея; стремительный полёт лыжников в маскхалатах с винтовками за спиной; мерно бьющие орудия; целые улицы, целые поля сожжённых, искорёженных немецких танков, автомобилей, пушек, мотоциклов. И ещё: возвращение беженцев в сожжённые города и деревни…

Каких-нибудь сорок минут я проспала потом – и поднялась измотанная, но собранная и спокойная. Сегодня – день отдыха после сеанса и очередное плановое прохождение маршрута по городу.

В Берлине в начале ноября ещё бывают относительно тёплые дни. Такой и выдался: тёплый – на плащ или лёгкое пальто – и то, что я называю «плоский» – без солнца, с белёсым небом, лишённый теней и красок. Я оказалась на небольшой улочке рабочего квартала, сильно пострадавшей от бомбёжки сорокового года и не восстановленной. Обходила один завал за другим. На относительно расчищенном участке мимо пробежала, играя в ей одной понятную игру, девчоночка лет семи. Она случайно задела своим сжатым кулачком мою руку. Ладонь рефлекторно сжалась, ощутив внутри какой-то бесформенный комок. Девчушка уже удалялась весёлой припрыжкой. Врезались в память её каштановые волосы, собранные в два коротких хвостика, и тёмная, уныло обвисавшая на ней одежда не по росту. Больше на улице не наблюдалось ни одного человека. Жители пострадавших домов давно расселились в других местах, собрав те вещи, какие повезло разыскать.