Иван Кузнецов - Черные крылья [litres]

После серии сокрушительных воздушных ударов стало очевидно, до какой степени ослабел эгрегор, коль скоро одно за другим пропускает вторжения в самое сердце империи. Он лишился своей великолепной монолитности, прежде выталкивавшей из поля всё чуждое ему и опасное.

В первые ночи район Тиргартена не пострадал, зато впоследствии ему досталось сполна…

Осенью сорок первого года в прифронтовой Москве могла ли я подумать, что душераздирающие сигналы воздушной тревоги способны заставлять сердце не только сжиматься от боли и отчаяния, но, наоборот, ликовать?! В Берлине конца сорок третьего этот парадокс стал реальностью моей повседневной жизни. Я радовалась ясным вечерам и ждала налётов, как вестей от друга.

Поблизости от моей гостиницы полноценного бомбоубежища не было, но в самом здании имелся просторный подвал, куда и спускались постояльцы и окрестные жители, если не было времени и сил топать до настоящего бомбоубежища, оборудованного по всем правилам. Я в подвал никогда почти не спускалась. Но и в комнате не хотелось оставаться: если вдруг что, пропасть под развалинами унылого, серого немецкого дома? Да ну его! Лучше уж под чистым небом! Поэтому я предпочитала стоять посреди улицы около входа в подвал – на случай патруля – и наблюдать воздушные бои.

Метались прожекторы, попадали в перекрестье самолёты. Свет прожекторов, казавшийся в Ленинграде и Москве таким родным, желанным и даже красивым, тут, в Берлине, стал хищным, злым, опасным, как лезвие. Уютно-пузатые аэростаты – безобразными кляксами, уродующими небо. Здание совсем рядом, наискосок через улицу выходившее другим боком на перекрёсток, было зенитной башней; с его крыши палили орудия. Стоял невообразимый грохот.

Разрывы бомб звучали как музыка, их всполохи смотрелись как прекрасный фейерверк. Жалела ли я мирных жителей Берлина, терявших при бомбёжках своё жильё, имущество, близких, жизнь? Я отнюдь не была святой! Я не жалела. Я помнила зарева пожаров, которые видела в синих предрассветных сумерках над московскими крышами после каждого тяжёлого налёта. Помнила кадры кинохроники, на которых разрушенные подмосковные города сменялись сожжёнными подмосковными деревнями. Не с торжеством я об этом думала – всё с той же острой болью, с воскресавшим вновь и вновь, поднимаясь из глубин эмоциональной памяти, отчаянием. Поэтому я не жалела немцев. Даже абстрактных стариков и абстрактных детей… Конкретных пострадавших, чью беду приводилось увидеть и услышать вживую, всё равно было жалко – куда денешься!

Не испытывала я и злорадства по поводу разрушений, которым подвергался город, хотя считала их справедливыми. Я просто радовалась, что прилетели союзники, радовалась, что они теснят врага в самом сердце его империи.

Скорее! Скорее бы уж нам всем вместе расколошматить до основания этот треклятый Третий рейх!!!

Наблюдая противостояние в воздухе, я невольно открыла каналы и подключилась к Великим энергиям для защиты пилотов, а с ними – и их машин. Риск раскрыть себя тут практически отсутствовал. Что заметит сторонний наблюдатель? Я работаю. А в чьих интересах? Великие энергии стирают личное отношение, гасят эмоции и оборачивают ситуацию к справедливому разрешению. Не угадать наблюдателю, если таковой найдётся, на чьей я стороне. К собственной досаде, много сделать в одиночку я всё равно не могла: «пропускная способность» для Великих энергий у меня не такая уж большая. При этом меня живо интересовало, работают ли параллельно со мной английские специалисты.

Поначалу всё шло удачно, но вскоре золотистое свечение защиты стало дробиться, рассеиваться. Процесс не выглядел беспорядочным. Наоборот, в нём наблюдалась странная геометрическая правильность. Как будто ровное, однородное свечение рассекла на небольшие ячейки гигантская невидимая сеть. Будучи рассечённым, золотое свечение медленно испарялось, таяло.

Я собралась было повторить попытку, но сочла за благо остановиться: вдруг моя система защиты натолкнулась на английскую, и они оказались несовместимы? Тогда нечего лезть не в своё дело и мешать добрым людям работать!

Лишь далеко за полночь прозвучал окончательный отбой воздушной тревоги. За перевозбуждением бурной ночи я не чувствовала усталости, но заснула, едва донеся голову до подушки. Пробудилась я даже чуть раньше обычного времени в совершенно другом состоянии души.

Под утро в мою серую, чистую комнату вошёл Николай Иванович. Я уже чувствовала, что будильник скоро затрезвонит, и в ожидании лежала, смежив веки. Чтобы увидеть гостя, не потребовалось открывать глаза. Николай Иванович молча присел на край кровати. Бережным движением руки отвёл волосы с моего лба и внимательно вгляделся мне в лицо. Видно, хотел убедиться, что жара у меня нет в помине и вообще я вполне здорова. Я ещё не успела обрадоваться ему, как он, по обыкновению, стремительно поднялся и поспешно растворился в предрассветных сумерках.

Нехотя пробуждаясь, я подумала: что ж это он пришёл прямо в форме?! Ладно бы в гражданской одежде. Вдруг кто-нибудь следит за мной по утрам? От тревожной этой мысли я проснулась окончательно – и сразу сообразила: переживать особо не о чем. Явился руководитель лишь на несколько мгновений, и по делу мы ничего не обсуждали, да и не могли бы: Николай Иванович не спец в передаче мыслеобразов и мыслеформул.

На всякий случай я прикрылась «зеркалом», чтобы ещё немного побыть мыслями дома. Так редко я позволяла себе это! Николай Иванович не меняется: внимателен к каждой мелочи и всё держит под личным контролем! Ещё вчера я сообщила девчонкам, что совсем здорова, но он беспокоится, пока не убедится сам. А может, информация о сильном воздушном налёте его встревожила. Была такая надёжность в том, что он буквально выполняет своё давешнее обещание быть рядом в самые трудные моменты моей нелегальной жизни!

В душе на целый день поселился тёплый, живой комочек радости – как воробышек.

– Хайке, на ваших губах сегодня блуждает такая нежная, мечтательная улыбка, что от вас теперь вовсе глаз не оторвать!

Прятать поздно то, что всем уже очевидно. Да я и не собиралась! Я неторопливо перевела рассеянный взгляд на Руперта.

– Хайке, неужели вы влюблены?!

Руперт – сама галантность. Флиртует весело, легко, ненарочито. Им можно было бы и увлечься. И возможно, вышла бы польза. Но у меня не идёт из головы его безобразная, грязная фраза о недочеловеках, брошенная в каком-то разговоре о структуре энергетики разных народов. Эта фраза будто у него на лбу впечаталась, и от этого сам он всё время кажется мне безобразным и грязным. Если б он решил всерьёз поухаживать за мной, я не сдержала бы отвращения. К счастью, отвращение можно интерпретировать чисто физиологически.