Александр Михайловский - Севастопольский блиц

Артанский князь переглянулся с Герой-Фирой, и та чуть заметно кивнула.

– Дорогой, – грудным гипнотизирующим голосом произнесла Императрица Франции, – давай сделаем императором Франции в том мире твоего сына от австриячки. Дало в том, что здесь, – императрица погладила себя по пока еще плоскому животу, – уже зреет пополнение дома Бонапартов, будущий величайший император всех времен и народов. Мы, богини, такие вещи чувствуем особенно остро.

Наполеон посмотрел на супругу, а потом на Артанского князя. С некоторых пор он уже начал задумываться о том, что сделает с сыном от ненавистной Марии-Луизы, если Фира-Фира-Фирочка начнет рожать ему мальчиков с магическими талантами. Дилемма получалась почти невыносимой, и тут супруга сама подсказывает достойный выход.

– Хорошо, месье Сергий из рода Сергиев, – кивнул он, – давайте поступим согласно вашему плану. Вы выкрадите того, кто называет себя Наполеоном Третьим, доставите его к себе в Тридесятое царство, потом туда прибудем мы с супругой – и тогда мы вместе разберемся, кто есть кто. В случае если подтвердятся худшие предположения, нам будет необходимо заменить самозванца на троне моим сыном и подобрать Регентский Совет из опытнейших и надежнейших людей, горячо любящих Францию. Надеюсь, у вас на примете уже имеются подходящие кандидатуры?

– Да, – сказал Артанский князь, переглянувшись с графом Орловым, – как минимум две кандидатуры у меня уже есть, и, самое главное, я четко знаю, кого в этот совет нельзя включать ни при каких обстоятельствах. Кроме того, я могу взять страшную клятву с русского императора Александра, что он будет содействовать юному французскому императору и возьмет его под свое покровительство. Военный союз с Россией будет способен остудить многие горячие головы.

– О да, – кивнул Наполеон Бонапарт, – что есть, то есть. А теперь, уважаемый Сергий из рода Сергиев и вы, уважаемый граф, я попрошу оставить нас с императрицей наедине, чтобы я мог выказать ей свою благодарность за только что сообщенную новость о предстоящем рождении сына.

По лицу императора французов было видно, что ему не терпится схватить свою императрицу в охапку, отнести в спальню и заняться с ней важным государственным делом – бурным секасом до изнеможения. Поэтому оба гостя встали, откланялись и вышли – да не через дверь, а через дыру в пространстве-времени.

Пятьсот девяностый день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, подвалы Башни Мудрости.

Дивизионный генерал французской армии Пьер Франсуа Жозеф Боске.

Сознание возвращалось к генералу Боске медленно, воспоминания о последних минутах жизни были неясными и отрывистыми. Он возглавлял атаку бригады зуавов на вершину Сапун-горы. Они шли к вершине под хриплый барабанный бой, грохот рвущихся прямо в воздухе гранат, пронзительный визг картечи, десятками вырывающей из строя французских солдат, тонкий посвист ружейных пуль и частый треск выстрелов, бьющих навстречу атакующим из неприметных, тщательно замаскированных траншей. С каждым шагом ряды зуавов редели. Падали навзничь пробитые пулями солдаты, один за другим погибали сраженные насмерть офицеры. У генерала Боске были убиты все три адъютанта, которые с обнаженными саблями в руках шли рядом со своим командующим, и только его самого судьба хранила для чего-то большего. Одна пуля, пронзительно свистнув, сорвала с левого плеча эполет, другая сбила с головы вышитую золотом кепи.

Но все когда-нибудь кончается, кончилась и безмерная удача французского генерала. Случилось это тогда, когда до траншей неприятеля оставалось не больше семидесяти шагов и идущие мерным шагом изрядно поредевшие штурмовые колонны приготовились перейти на бег, чтобы одним рывком ворваться на вражеские позиции. Из траншей прямо под ноги зуавам густо полетели тяжелые ребристые яйца ручных гренад. Генерал Боске едва успел удивиться столь устаревшему оружию, почти сошедшему со сцены (ибо от ручных бомб, снаряженных черным порохом, в силу его слабой разрывной мощи толку было лишь чуть), как эти гренады разом полыхнули ярким бело-голубым пламенем. Сильнейший грохот, так что заложило уши, потом тупые удары в живот и левое бедро, разрывающая внутренности боль и последнее впечатление прошлой жизни – поднимающаяся в контратаку навстречу французским солдатам волна до предела обозленных рослых головорезов в буро-зеленых мундирах, вооруженных, помимо ружей с примкнутыми штыками, почему-то двуручными мечами и алебардами. Дальнейшая озверелая схватка в памяти генерала не отложилась, поскольку сознание благоразумно покинуло его бренное тело.

И вот он здесь… впрочем, где это «здесь» находится, генерал не имеет ни малейшего представления. Похоже на то, что его обнаженное тело, не чувствуя ни тепла, ни холода, с закрытыми глазами плавает на поверхности воды, испытывая ощущение чего-то давно знакомого, родного и привычного [20]… Тихие, едва слышимые, ангельские женские голоса, поющие о чем-то невыносимо прекрасном, навевают мысли о покое, уюте и безопасности. Он среди друзей. Но как же он может быть среди друзей, если его ранило у самых вражеских траншей? Наверное, он в раю, где раны павших воинов исцеляются за один день. Все, храбрец Боске, кончился твой век… Не ходить тебе больше в лихие атаки, не быть любимым солдатами, не совершать подвигов во имя милой Франции… Теперь ты – по другую сторону жизни и смерти, ты лишь бесплотная душа, которой уже не стоит печалиться о том, что она оставила на грешной земле.

Но любопытство оказалось все же сильнее того отчаянья, которое охватило генерала при мысли, что ничего нельзя уже изменить и прелести земной жизни отныне закрыты для него навсегда. Да и тело, пусть даже не испытывающее собственного веса и ощущений тепла-холода, тоже чувствовалось вполне отчетливо. Вот ему, несмотря на общее онемение, вроде даже удалось пошевелить указательным пальцем на правой руке. Попытка поднять веки и посмотреть на окружающий мир собственными глазами далась ему ценой немыслимых усилий, так что ее можно было сравнить лишь с переворачиванием в одиночку упавшей на бок пушки. Это был настоящий подвиг, который удался ему далеко не с первой попытки, и то лишь потому, что общее онемение членов его тела постепенно проходило.

И только открыв глаза, генерал Боске понял, что проснулся окончательно. Его тело и в самом деле плавало в воде, погруженное в нее так, что на поверхности оставались только рот, нос и глаза. Над головой простирался темный каменный свод, навевавший мысли о пещерных купальнях, и колыхались полосы светящегося тумана. Весь воздух в этом странном месте, казалось, был пронизан странным мягким светом и наполнен пляшущими разноцветными искрами. Опустив взгляд вниз, Боске под слоем странной искрящейся воды увидел свое тело, неожиданно плоский живот, весь исчерченный поджившими побелевшими швами, как будто над ним упражнялась сумасшедшая швея. Еще одна большая ушитая рана имелась на левом бедре…