Геннадий Марченко - Ревизор 2.0 [litres]

– Да, я вас внимательно слушаю, ваше высокоблагородие.

Следующие пятнадцать минут Копытман в порыве чувств разносил в пух и прах ныне существующую систему образования, в частности, настаивая, что в Петербурге просвещённые жители уже отказываются от паразитирующих на русском языке ятей и прочей шелухи. А для примера написал стихотворение Пушкина с той орфографией, каковой она станет после реформы образования по следам Октябрьской революции 1917 года:

Послышались смешки, только сейчас Пётр Иванович сообразил, что стихотворение для столь юной аудитории выглядит весьма двусмысленно. Хотя какая уж тут двусмысленность, когда дураку было понятно, что строки посвящены любви в самом что ни на есть возбуждающем виде.

– Ну, это я для примера, – чуть стушевался инспектор. – Чтобы вам было понятно – в русском образовании грядут серьёзные перемены.

– Но ведь «ять» – знак отличия грамотных от неграмотных, – начал было упираться учитель.

– Ежели человек неграмотный, то по нему и так видно, что он осёл, – в сердцах ответил Копытман. – А ежели он упорствует, защищая бессмысленное правило – так осёл вдвойне. Не уподобляйтесь этим выносливым животным, сударь, вы, как педагог, должны быть на передовой борьбы за отказ от устаревших правил, а не защищать их с упорством, достойным лучшего применения. – И с гордо поднятой головой покинул притихший класс, напоминавший собой сейчас ту самую знаменитую немую сцену из гоголевского «Ревизора».

Похоже, в училище теперь надолго запомнят необычного посетителя из Петербурга. Копытман не боялся последствий своего спича. Даже если Клопов или учитель решат донести куда-нибудь, все местные служители закона прекрасно знают, что за важная птица этот столичный асессор, подчиняющийся лично Бенкендорфу. А связываться с самим Александром Христофоровичем, думается, желающих найдётся мало…

Инспектор даже представить не мог, что именно в этот момент главный начальник III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии и командующий Главной Его Императорского Величества квартирой Александр Христофорович Бенкендорф держал в руках то самое письмо, которое несколько дней назад отписал ему Пётр Иванович Копытман. Его сиятельство уже в третий раз перечитывал послание, пытаясь вспомнить, кто такой Копытин. Наконец, не выдержав, пригласил адъютанта, попросив выяснить личность отправителя. Глядя ему вслед, невольно вспомнил предыдущего адъютанта, ротмистра Львова. Ныне уже полковник, Алексей Львов, он же автор текста к гимну «Боже, царя храни!», возглавлял придворную певческую капеллу. Всю жизнь не расставался со скрипкой, при этом свои прямые обязанности исполнял со всем положенным тщанием. Впрочем, нынешний адъютант, хоть к музыкальным инструментам и был равнодушен, также отличался исполнительностью.

Через час адъютант вернулся, доложив, что никаких Копытиных в управлении отродясь не служило.

– Что же это, самозванец, что ли?

– Не могу знать, ваше сиятельство!

– А ведь написал всё грамотно, как и подобает честному служаке на службе III отделения, – задумчиво теребя короткий ус, сказал Бенкендорф. – А знаешь что, Воробьёв… Всё совпадает!

– Что именно-с? – учтиво поинтересовался адъютант.

– Так ведь Его Императорское Величество Николай Павлович буквально на днях собирается посетить Симбирск, и он просил меня сопровождать его в поездке, думаю, государь не будет против, если мы в этом самом N-ске сделаем остановку… Ладно, Воробьёв, ступай, вели закладывать коляску, поеду домой. Что-то нездоровится мне, простыл, видно…

В уездном же городе N-ске Петра Ивановича Копытмана этим вечером посетил нарочный от градоначальника, вручив инспектору приглашение на бал вечером следующего дня в доме городничего по случаю дня рождения Татьяны Леопольдовны, о чём уведомлялось в красиво оформленной типографским способом карточке с золотыми виньетками, куда уже пером было вписано имя гостя.

По такому случаю Пётр Иванович велел Дуньке срочно выстирать и отгладить его форменный костюм, сунув ей в качестве чаевых медный пятиалтынный – всё-таки он решил разменять одну десятирублевую облигацию для повседневных нужд.

Не забыл и о подарке имениннице, приобретя в ювелирной лавке «Мойша и сыновья» за пятнадцать рублей ассигнациями серебряное кольцо с крупным голубым топазом, оправленным в три золотых лепестка. Так что на бал Пётр Иванович явился во всеоружии: с подарком виновнице торжества, в выглаженной форме, с тростью и кортиком на боку. Сдав фуражку и трость дворецкому, прошествовал в зал, где к нему тут же подлетели благоухающая розовой водой Татьяна Леопольдовна и сияющий Антон Филиппович.

– Очень рад-с, очень рад-с, ваше высокоблагородие, что приняли приглашение! – обнимая гостя, изрёк градоначальник.

– Прекрасно выглядите, – протянула ручку для поцелуя его супруга.

– Вы же и вовсе очаровательны, сударыня! – сказал Копытман и под застенчивый смех собеседников добавил: – Честно сказать, даже немного завидую Антону Филипповичу – экую красавицу себе отхватил.

Пётр Иванович не слишком приврал, потому что виновница торжества и впрямь выглядела весьма пышно в своём дорогом платье, с бриллиантовым колье на шее и такой сложной прической с вплетённым в неё павлиньим пером, что колдовали над ней, вероятно, не один час.

– А у меня для вас подарок. – Инспектор выудил из кармана бархатную коробочку, открыл и протянул хозяйке вечера.

– Ах, какая прелесть! – воскликнула Муравьёва-Афинская, заламывая от восторга руки.

Она чмокнула дарителя в щёку, выхватила коробочку и нацепила кольцо на безымянный палец левой руки. Украшение пришлось впору. Присутствующие поблизости дамы зааплодировали, выказывая восхищение подарком, отчего уже сам Копытман почувствовал себя немного именинником.

Заиграла музыка и, будучи довольно начитанным по части истории XIX века человеком, Пётр Иванович попросил у градоначальника разрешения пригласить его супругу на тур вальса. Получив согласие, приобнял правой рукой счастливую обладательницу колечка за талию, а в ладонь левой вложив пальцы Татьяны Леопольдовны, и они закружились в центре залы. Одно время в юности по настоянию родителей Копытман посещал студию бальных танцев, так что вальсировать для него, вспомнив былые навыки, не представлялось сложной задачей. Ну а Муравьёва-Афинская тем более была обучена, так что танец получился симпатичным во всех отношениях.

Только вернув Татьяну Леопольдовну супругу, Пётр Иванович обнаружил в числе присутствующих судью Мухина и его дочку Лизоньку.