Александр Афанасьев - Врата скорби. Последняя страна

На входе – надрывалась сторожевая собака…

– Уйми… рыжеусый полковник выступил вперед – не видишь, на кого лает!

– Сей секунд! – Амалуддин выхватил старомодный наган и дважды выстрелил. Собака, подавившись визгом, замолкла

– Открывай! Открывай мерзавец! – досталось и стражу сих врат – сюда, господа хорошие. Прошу сюда…

Надо было сказать, что в этот день была пятница, и никого из русских в тюрьме не было вообще – хоть они и были неверными, но выходной день был общим…

Небольшая процессия поднялась на второй этаж, где Амалуддин открыл дверь начальничьего кабинета.

Высокий гость скривился.

– Почему бардак?

– Сей секунд уберу!

Бардак – заключался в пустой бутылке у стола. Амалуддин знал, что она, скорее всего, будет – и не просто так повел гостей именно в этот кабинет. Не будет ничего плохого – для него – если донесут, что начальник тюрьмы пьет.

Амалуддин – загремел стеклом

– Прошу, господа присаживайтесь. Изволите кофе?

– У нас нет времени.

– Да… да… конечно.

Полковник жандармерии – если бы Амалуддин немного подумал, то понял бы, что это высокое звание, соответствующее званию представителя жандармского корпуса в Адене и незнакомого полковника жандармерии просто не может быть – открыл кожаную папку, которую жандармы носили подмышкой и достал бумагу

– Извольте ознакомиться…

– Сей секунд…

Амалуддин нацепил очки. Вообще то очки ему подобрали неправильно и они не исправляли, а портили зрение – но он об этом не знал…

– Мы забираем этого арестованного. Он подозревается в тяжких антигосударственных умышлениях, его предписано этапировать.

– Да, да…

Амалуддин мало понимал из сказанного – но был со всем согласен

– Но это…

– Это государственный преступник.

– Да… – растерянно сказал Амалуддин – но господа хорошие, Аллах отнял разум у этого несчастного.

– Он притворяется… – заметил полковник – он очень опасный государственный преступник. Очень опасный.

На лестнице – раздались тяжелые шаги.

– О, Аллах… – вымолвил Амалуддин, узнавший их.

Водитель – шагнул в сторону, так чтобы открывшаяся дверь прикрыла его

Полковник Камаруддин – шагнул в кабинет. В свой кабинет. Он оказался здесь случайно – в его сейфе лежали деньги, а ему нужна была крупная сумма

– Господа?

– Мы с предписанием… – рыжий полковник шагнул вперед – забираем заключенного. Приказ сверху.

Вообше-то, если бы эти типы заявились вчера – полковник отдал бы им нужного человека и дело с концом. В конце концов – ему что, больше всех надо? Но полковник – сразу разозлился от того, что эта скотина Амалуддин пустил гостей в его кабинет, в конце концов – у него тут не проходной двор. Да и еще…

Он увидел бутылку в корзине для мусора – и разозлился еще больше. Получается, что руси видели ее

– В тюрьме выходной.

– Это срочно…

Полковник прошел к столу

– А вы кто такой?

– Помощник Его превосходительства губернатора – важно заявил человек в визитке – граф Бобринский, статский советник.

Камаруддин снял трубку с аппарата на столе. Рыжеусый полковник жандармерии шагнул вперед и придавил трубку.

– Не надо звонить… – сказал он.

– Что?!

Курносый американский револьвер – уткнулся в лицо полковнику.

– Где заключенный?!

…

Щелкнул курок.

– Какой заключенный?!

– Бейца… – усмехнулся жандарм в усы – возьми нашего друга и посмотри, какой такой заключенный

– Слушаюсь…

Из кабинета они вышли так – сначала начальник тюрьмы, потом рыжеусый жандарм, потом заместитель, потом человек в визитке. Замыкал процессию водитель с автоматическим Кольтом в кобуре подмышкой и два санитара с носилками.

На воротах – стояла стража. Отчетливо тянуло сладким, пряным дымком. На посту – тюремные стражники жевали кат и курили марихуану.

– Открывай! Начальник тюрьмы идет! – заорал рыжеусый полковник

Двери с грехом пополам открыли, и они пошли во внутренний дворик, на который выходили двери камер

– Где? – в голосе «полковника жандармерии» сквозанула угроза

– Там… там.

– Открывай. Открывай.

– Ключи… – Амалуддин едва не плакал – надо ключи.

– Где ключи?

– У дежурного…

Рыжеусый кивнул. Водитель – шагнул вперед, доставая автоматический Кольт, на стволе у него была нарезка. Достав из внутреннего кармана глушитель, который по размерам вряд ли уступал самому Кольту – он дважды выстрелил в дверь.

– Готово.

Двое санитаров – зашли в ту самую камеру, подсвечивая себе фонариком – и через минуту вышли с заключенным, привязанным к носилкам.

Полковник посмотрел на заключенного и кивнул

– Давай, Бейца.

Водитель развернулся и сделал несколько выстрелов по камерам, стоящим рядом, целясь в то место, где был замок. Пули сорок пятого калибра, большие и мощные – самое то для таких дел, звуков выстрелов не слышал никто. Сначала ничего не произошло – но потом из одной камеры изнутри вышибли дверь и во двор – повалили заключенные.

– Побег! – заорал полковник – побег!

И с силой толкнул начальника сего почтенного заведения навстречу вырвавшимся из камеры заключенным – а вот его заместителя, пронырливого Амалуддина схватил за шиворот и – потащил за собой.

– Побег!

Во дворе раздались крики, послышались первые выстрелы. В отсутствие начальства – многие солдаты обкурились и не были готовы сражаться.

Они подбежали к двери, навстречу – сержант вел дежурную смену.

– Караул! – закричал Амалуддин – господина полковника убивают!

Дверь им открылась – и они проскочили наружу, к машинам – карете скорой на шасси списанной армейской Татры и седан Мерседес.

– Не убивайте! – взмолился Амалуддин, видя, как бандиты рассаживаются по машинам.

Рыжеусый полковник кивнул – и «водитель», уже сменивший обойму в своем Кольте дважды выстрелил в Амалуддина. Троцкисты – а это были именно они – никогда не останавливались перед необходимостью кого-то убить. Всемирная революция – была для них оправданием всего и вся, любой крови.

Машины – рванули вниз, по дороге, ведущей к побережью. В кузове Татры – «полковник» снял повязку, которой заткнули рот человеку, именующему себя как Соломон.

– Ты среди своих, друг… – сказал он

Соломон с ужасом смотрел на него. Конечно, он и сам и грабил и убивал и терроризировал – не просто так его приговорили к смерти в сороковом в Багдаде приговором военного трибунала. Но он никогда не видел, и даже предположить не мог того, что произошло в камере. Как те вошедшие в нее санитары – из пистолетов с глушителями перебили двадцать человек, всех, кто был в камере, кроме него. Только его оставили в живых. То, что он видел – не укладывалось в его сознание как араба, и даже как опытного террориста… это было нечто запредельное. Тем более это тоже были братья… и если он никогда не останавливался перед необходимостью убить двадцать врагов – то он вряд ли бы пошел на то, чтобы убить двадцать своих.