Евгений Красницкий - Так не строят!

« Вона как грачик наш заворачивает! Не, резон-то есть, только он, знать, вовсе заслепошарил – цена за всё это такая, что того гляди проторгуешься, а плату тут, ети его, петлёй да плахой берут!»

– Будешь… – невесело хмыкнул Сучок. – Только за то бытьё потом и битьё за счастье… Головой ответишь, коли оступишься. Сам видел – тут и мальцов на шибеницу определят, не кашлянут…

– Уж лучше на шибеницу, чем дома белкой в колесе по кругу скакать! Только чтоб на просушку подвесили, совсем дурнем ненадобным быть, а я вроде не дурень, а?

– Не, не дурень! Это точно! Только строго здесь. И без виселицы строго! Сам ведь все видел.

– Да что ты о строгости знаешь, а? – Гаркун неожиданно разгорячился, обернулся к мастеру. – Думаешь, если в холодную посадили или гусаком вышагивать да руку ко лбу тягать заставили, каждого пупка приветствуя, это строгость?! А вот хрен тебе по всей роже! Это, брат, как комар укусил! Вот дома хужее…

«Оп-паньки!»

– Это чем же?

Сучок всерьез заинтересовался разговором, даже забыл рассердиться на Гаркуна за его горячность. Сам он до сих пор был уверен, что хуже и строже, чем здесь, в крепости, и быть не может. Принял это – хоть и через ломку и битие, которое, как известно, определяет сознание, но принял. И все равно оно поперек души торчало и о себе напоминало, как заноза. Он не сомневался, что и лесовикам крепостные порядки, что узда и стремена дикому жеребцу: терпят, так как деваться некуда, но и во сне мечтают снова вернуться на свободу – где никто тебе губы не рвет и плеткой не гонит, а оказалось…

Гаркун продолжал вещать: дорвался высказать то, что давно зрело. Может, и правда дорвался…

– Там хуже неволя – волхва сказала и судьбу твою навсегда решила! Да что там волхва – волхв, который той волхве чоботы чистит! Староста! И баба старостина тоже! И не рыпнешься… Что мне, что сынам моим, как подрастут, навечно определено Лопарям в рот заглядывать. Или в изгои идти. Городской ты – не понимаешь! Не видал такого, не нюхал, сам себе хозяином завсегда был А у нас сидят все на старине – жопа сгнила! И сами сидят, и других не пускают, ибо «от пращуров заведено».

Заведено, как же! То-то пращурам из Ирия глядеть радостно, как на твоей полосе обчеством посевы травят, чтобы, значит, у тебя урожая больше, чем у других, не случилось! И не сделаешь ничего – навечно так! А тут… тут… Свобода воли, вот!

« Етит твою!..»

– Чего-о-о?

– Того! – Гаркун воинственно дернул носом. – Я тут с Роськой-святошей говорил…

– Ты б еще с дыркой в сральне…

– Не лезь, а слушай! – Гаркун покраснел от досады. – Дури он нанёс – это само собой, но и дело сказал. Про эту самую свободу воли. Мол, бог ваш христианский людям волю дал, чтобы по своему разумению поступали, и предупредил, чтобы, значит, головой при том думали, а то за все содеянное спросится. Туточки или в посмертии – это уж как получится, но огребёт каждый по делам его.

– Ну, дык, и чо?

– Уд через плечо! Тут на этой самой свободе воли все и стоит! Делай, что хочешь и можешь, но башкой думай – за все содеянное спросят без жалости. Да я о таком дома и мечтать не мог!

– Тебе сколько разов было сказано – маслята с прочими не класть? А это что?! – донесся от кухни звонкий голос одной из помощниц Плавы. И неразличимый бубнеж провинившейся сборщицы в ответ, видимо, холопка огрызнулась на замечание, так как тут же последовала гневная отповедь:

– Как это не мое?! Моё! Меня Плава старшей назначила, а я за тебя, лахудру, перед ней огребать буду? А ну перебирай все снова, пока космы целы… Мне потом покажешь!

– Во, слыхал? – воинственно кивнул в сторону кухни Гаркун, сделавший совершенно непостижимый для Сучка вывод из услышанного. – Тут холопки и то в начальные люди выбиться могут, если захотят и не забздят! А ты говоришь…

«Да в бога душу! Эка он повернул-то! По Писанию, значит, хоть он, птичка лесная, того Писания и не видывал! И ведь не поспоришь… Мож, тоже со святошей нашим, того, покалякать? Или ну его к бесу? Свобода воли… Стало быть, и такая она, воля, бывает? И к ней рвутся, из порток выскакивая? В строй, в холодную, под палки, под крик лающий сами бегут? А может, и правильно? А может, и нельзя иначе – за все плата требуется, и за свободу быть, кем можешь, тоже?

О как, Кондрат! Это что ж получается – такая воля, как тут, это самая настоящая воля и есть, и другой нету? Как там Лис говорил: «Делай, что должен, и будь что будет»? Ах ты, мать его, повернул, птичка носатая… Не, не зря, должно быть, его волхва над своими старшим поставила – знала кого…»

Разговор с Гаркуном неожиданно прилепился к Сучку хуже, чем смола к портам или банный лист к заднице. Весь день за делами не забывался и отовсюду в голову лез, паршивец. А к нему почему-то прицеплялся тот памятный разговор с Серафимом. Как он сказал? «И лесовики тоже зло затаили?»

Теперь, выходит, не затаили – Гаркун по крайней мере. По крайней мере, один топор от своей шеи плотницкий старшина уже отвёл – не стал причиной ссоры лесовиков и ратнинцев. А если Гаркун и родня его будущая к крепости потянутся, а он, Сучок, тому поспособствует, то и напротив окажется – не раздор он вносит, а согласие укрепляет. Ему и артельным это зачтётся.

И еще понял Сучок: привык он к такой работе. К Гаркуну привык. К болотникам его косоруким, которые вовсе и не косорукими оказались. И совсем не против был, чтобы и дальше у него такие помощники под рукой обретались.

В общем, все эти мысли у старшины в голове вертелись-вертелись и в конце концов сложились воедино. Откладывать дело в долгий ящик раб божий Кондратий не любил, так что тем же вечером Сучок улучил момент и снова заговорил с лесовиком все про то же:

– Слышь, Гаркун, а твои-то что про это думают?

– Про что? – не сразу понял его Гаркун, уже забывший об утреннем разговоре. – О том, как ров копать? Да чего там думать-то – бери больше, кидай дальше и отдыхай, покуда летит.

– Да не… про грибы… Тьфу! Про свободу воли. И про то, что домой скоро…

– А-а-а…

Гаркун помрачнел и насупился. Почесал в затылке. Потеребил кончик носа. Склонил голову по-грачиному. Подумал о чем-то и махнул рукой.

– Да кто ж их знает… Впрямую-то мы не говорили, я сам только нынче утром… Но наверняка и они уже задумываются – не все, так моя родня будущая точно. Тут как-то с Буруном поминали старосту, он в сердцах и выдал – мол, в изгои, что ли, к весне податься? Мы теперь родня – три семьи свое селище обоснуем. Пусть Лопари на загривке у кого хотят катаются, а то уже житья нету… Только кто ж в изгои пойдет с насиженного места, пока не припекло? Да и волхв еще как посмотрит. Если только к боярыне идти кланяться – может, она и позволит, если довольна нашей работой останется…