Ярослав Зуев - Новый Вавилон

Тетя Майя проживала в громадной квартире окнами на Днепр, в каких-нибудь пяти минутах ходьбы от Владимирской горки. Смутно, но все же помню, как мы с ней гуляли там, у старинного памятника бородатому князю с крестом в руке, которым он крестил Русь, как король Хлодвиг — Францию. Монумент стоял на одной из террас разбитого на склонах парка, с нее открывался чудесный вид на Левобережье, в ясную погоду оно просматривалось далеко-далеко. Детвора облюбовала один из склонов и скатывалась на санках вниз. Я тоже разок проехалась, вереща во все горло, сердце чуть не выпорхнуло из груди. Позже, когда потеплело, мы с тетей Майей, бывало, спускались на фуникулере к Днепру, вот это было приключение, и гуляли вдоль набережной, разглядывая корабли. А однажды, добрались до Пешеходного моста и, перейдя на противоположную сторону реки, оказались в зарослях верб, как раз украсившихся соцветиями пушистых котиков. Котики действительно походили на котят, только совсем крошечных, их было много-много, и, под их весом, ветви клонились к воде, по которой, покачиваясь, проплывали льдины, отколовшиеся от торосов выше по течению. И запах… Он был божественным, от него захватывало дух. Так, наверное, и должна пахнуть весна в средних широтах…

Вода уже успела освободиться от пут, но пока оставалась колодезной и, издали, темной как мазут. А течение было — быстрым-быстрым. Кое-где на реке еще виднелся лед, а на нем — крошечные фигурки рыбаков у лунок. Тетя Майя называла этих людей сумасшедшими, которые совсем не ценят жизнь, играя в поддавки со смертью. Ну и, разумеется, что я никогда не должна поступать со своей жизнью столь безрассудно.

Милая тетя Майя, спасибо тебе за все. За твое тепло, что ты подарила мне той далекой весной, когда я так остро нуждалась в нем. Как странно устроена жизнь, Динуля. Провидение или уж не знаю, какая еще слепая сила, жестоко обошлась со мной, забрав мамочку, а потом и бабушку, изо всех сил старавшуюся ее заменить. Но, я не осталась одна, наоборот, на моем пути попадались добрые люди, и они делились со мной тем, что было у них. Словно кто-то наверху, достаточно могущественный, но не всесильный, спохватившись, старался исправить чудовищную несправедливость в отношении меня, раз за разом посылая мне славных попутчиков. Они делали ради меня, что могли, и само по себе это было чудесно. А я — училась у них добру, и, скажу тебе Дина, это — великая наука. Да, человек смертен, слаб и уязвим, более того, отчетливо осознает свою ущербность. Но, в человеческих силах сделать свое существование красивым, наполнив правильным смыслом. И Бог за него эту задачу не решит…

Что же до папочки, то, насколько я понимаю теперь, после того, как все мосты за спиной оказались сожжены или разведены, памятуя, что мы с ним родом из Питера, он, наконец-то, решился последовать давнему пожеланию бабушки и уехать из СНГ. Как именно оформлялись наши эмиграционные документы, и скольких нервных клеток это стоило папочке, не знаю, я была слишком мала, и основополагающие решения принимались и реализовывались без моего прямого участия. Зато, при опосредованном, разумеется, думаю, я служила папочке мотиватором. Когда-то слышала от кого-то из отцовских друзей, у Мишеля возникли определенные сложности при репатриации, но проблемы разрешились самым чудесным образом благодаря умелому адвокату со смешной фамилией Бриллиант. Он был старым приятелем тети Майи и знал рычаги, на которые надо давить, чтобы бумажки порхали с одного чиновничьего бюро на другое, аки бабочки божьи, пу-пух, и готово…

Бывало, папе звонил дядя Жерар. О чем они разговаривали, мне неизвестно. Надо думать, о нашем грядущем переезде, но, вероятно, и о Мэ. Понятно, Мишель поведал своему французскому другу, как Дар Иштар достался нам в дар. Или как папочка достался Дару даром, разве кто-то спрашивал его мнения, прежде чем зачислить в Хранители? Вне сомнений, папочка опасался, как бы новые украинские власти не пронюхали об артефакте и не конфисковали его. Ценность надлежало перевезти через несколько границ, и риск расстаться с ней был чрезвычайно велик. Кажется, дядя Жора собирался лететь в Киев, но папа его отговорил.

— Чем меньше будет волна, которую мы поднимем, тем больше шансов не утонуть, — сказал он как-то в телефонную трубку. Француз не приехал, значит, внял.

Мы с папой провели у гостеприимной тетушки Майи месяцев семь, пока наши документы медленно перемещались по инстанциям, и крючкотворы разных рангов шлепали на них разрешительные визы, дополняя резолюциями и автографами. По всей видимости, по преимуществу они носили положительный характер, иначе, нас бы не выпустили и не впустили. За это время тетя Майя очень привязалась к нам, особенно, ко мне, и, кажется, даже радовалась проволочкам бумагомарак.

— Ранней весной в Киеве сказочно красиво, — говорила она папочке, и он не спорил. — Но ты поглядишь, Моше, какой здесь май…

Так и случилось, надо признать. Тепло пришло столь стремительно, словно где-то неподалеку заработал могучий отопитель, и сугробы пали в неравной борьбе, рассыпались ручьями, растворившимися в молодой траве. Она словно выскользнула прямо из-под снега. И, уснув однажды вечером на пороге весны, мы проснулись, обнаружив за окнами цветущий сад. Его божественные ароматы пьянили. Отовсюду неслось пение птиц…

— Вот теперь природа проснулась, — сказала тетя Майя удовлетворенно. И снова была права, ибо настала потрясающая пора, когда крыши киевских домов теряются среди кудрявых крон, как шляпки грибов во мху, а оттенков зеленого столько, что никаких названий не напасешься, даже если полезешь за ними в словарь. Когда Солнце, забравшись в зенит, сверкает так, что больно глазам, но из-за горизонта уже ползет фиолетовый грозовой фронт, фаланга из сомкнувших щиты туч-гоплитов, ощетинившихся блистающими копьями молний. И вот, тугие струи хлещут по стенам, а стекла окон вибрируют от раскатов грома. Но, апокалипсис не длится долго, он слишком неистов для этого и быстро иссякает. Непогода проносится мимо, рыча, полыхая и урча, будто небесный паровоз. Жалюзи открыты, Солнце снова в зените, а от озона, которым напоен воздух, кружится голова…

В следующие несколько лет, после того, как мы, распрощавшись с тетушкой Майей в аэропорту Борисполь, улетели в Вену, а оттуда — в Израиль, папе стало точно не до сокровищ Иштар. Дар перебрался через границы следом, он прибыл в контейнере с нашими пожитками, запасы которых увеличились примерно втрое благодаря обретенными нами в Киеве друзьям. Вскрыв контейнер, Мишель передал артефакт на хранение мне. А я положила в картонную коробку, куда прятала свои самые любимые игрушки. Кажется, «глаз» чувствовал себя среди них вполне уютно. Он дремал…